Недовольно прищурившийся от ворвавшегося в комнату солнечного света Агроном нашарил под скамейкой початую бутылку светлого нефильтрованного, отхлебнул прямо из горла и довольно откинулся на спинку скамьи.

Внезапно вспомнив о бабах в парной, он попытался как-нибудь спровадить так некстати зашедшую подругу:

– Слушай, будь другом, сгоняй за сигаретами. Арвен улыбнулась и, ласково глядя ему в глаза, заявила:

– Курить – здоровью вредить. Ты лучше обними меня, как Ромео Джульетту.

Едва скрыв досаду, Агроном поднялся со скамьи и, подойдя к Арвен, постарался перегородить ей обзор:

– Ага, ты еще про Каштанку вспомни.

За их спинами улепетывали по одной завернутые в мокрые простыни местные шлюхи. Арвен потупила взор и прошептала:

– У меня будет маленький. И может быть, прямо сейчас.

Агроном спрятал ее голову у себя на груди и состроил страшные глаза особо пьяной бабище, дольше других задержавшейся в парилке:

– Дык, елы-палы.

Арвен нашарила под рубахой любимого болтающийся на цепочке оберег:

– Не потерял мою фенечку? Поноси пока, если хочешь. У меня еще есть.

Агроном заключил ее в свои объятия, и их губы слились в страстном поцелуе…»

В этот момент кто-то дернул Агронома за рукав, да так, что он едва не свалился с лошади. Открыв глаза, он понял, что все еще болтается в седле, а подле него идет наконец-то отвязавшаяся от настырного гнома рохляндская наследница и всячески пытается заигрывать с ним:

– Это вам супруга такие бусики подарила?

Агроному совершенно не с руки было распространяться о своей личной жизни перед этой нимфеткой. Поэтому он надолго задумался, прежде чем ответить, и почему-то первым делом вспомнил свой ночной разговор с агентом Смитом. Вдоволь поговорив с ним о внешней политике, тот неожиданно перевел разговор на другую тему:

«Ну, что, доигрались в дочки-матери? Дочка моя от тебя понесла. А она еще институт не закончила.

Всего один курс остался. Что, не могли годик потерпеть?

Опешивший Агроном раскололся сразу же:

– А ты-то откуда знаешь?

Смит сурово взглянул на него и отрезал:

– Мне отцовское сердце говорит. Агроному оставалось только развести руками:

– Пусть рожает, а когда вернусь, все бумаги справим.

Агент Смит аж обалдел от такой наглости. Скептически улыбаясь, он осмотрел лицо бомжа со всех сторон и спросил, не скрывая издевки:

– Ну, и по какой национальности ребеночка запишем?»

Тут уж Агроному, хочешь не хочешь, снова вспомнилась его беседа с Арвен в бане. Тогда он, неожиданно для себя проникшись торжественностью момента, взял Арвен за руки и, глядя ей прямо в глаза, прошептал:

«Если ушки мохнатые будут, запиши его эльфом. Если нет, можно русским записать.

– Это почему это русским? – неожиданно отстранилась от него подруга.

Агроном только развел руками:

– Ну, не нравится, давай гондурасским. – Лицо его выражало полнейшее равнодушие. – Мы, чукотские, без предрассудков. – Тут он решил, что момент вполне подходящий, чтобы чем-нибудь поживиться, и похлопал себя по висевшей на груди феньке: – Можно, я себе оставлю?

Глаза Арвен наполнились слезами:

– Не вопрос!!! Будешь голодать, толкни на базаре».

Агроном бросил копаться в воспоминаниях и, внимательно осмотрев рохляндскую красотку, державшуюся за его седло, решил, что если сыграть на жалости, то дело, может, выгорит куда успешней. Он не стал ничего комментировать, только бросил многозначительную фразу:

– Папаша у ней, морда расистская. Не хочет, чтобы она за меня выходила.

Кажется, его расчет оправдался на все сто процентов: глаза рохляндской наследницы, читавшей уж слишком много дамских романов, наполнились слезами жалости:

– Эвона как…

Двое разведчиков рохляндской кавалерии, оторвавшиеся от процессии, взобрались на скалистый перевал. Обернувшись, всадники могли увидеть растянувшуюся цепочку беженцев, карабкавшихся вслед за ними по петлистой дороге. Но разведчиков больше интересовало то, что ждало их впереди, – они негромко переговаривались между собой, вглядываясь в горизонт:

– Что там? Урки?

Старшой по званию отрицательно покачал седой головой:

– Не уверен.

В этот самый момент откуда-то сверху им на головы свалился дюжий урка на боевой собачьей упряжке и, не давая неприятелю очухаться, сразу же сшиб с ног первого всадника, принявшись почем зря махать кривой саблей.

Загремевший под собственную кобылу поверженный всадник попытался было встать, но одна из шавок упряжки нападавшего урки шустро перекусила ему горло. Второй разведчик удержался-таки в седле и был тут же атакован поймавшим кураж уркой. Звон их мечей и рев ополоумевших животных заставил насторожиться рохляндское войско и разношерстных беженцев, остановившихся в ожидании вестей от передового отряда.

Местные букмекеры уже выплачивали премиальные по коэффициентам на победу урки со счетом два-ноль, но невесть откуда появившийся на перевале Лагавас, ловко паля с двух рук, подстрелил всех собачек в упряжке, не повредив, к слову сказать, ни единой шкурки, и, в три гигантских прыжка настигнув урку, добил того контрольным в голову:

– Круто! – Лагавасу всегда нравилось кровопускание.

Агроном, проследивший за внезапным исчезновением Лагаваса, почти достиг вершины перевала, но, услышав звуки схватки, счел благоразумным «вернуться и предупредить». Он понесся к отставшей колонне конармии и, миновав первые ряды всадников, ломанулся дальше. Едва успевший перегородить ему дорогу атаман рохляндцев принялся трясти его за грудки:

– Ну, че там? Что ты видел? Агроном отпихнул его в сторону и завопил:

– Урки наших бьют!

Расталкивая болтающихся под ногами обывателей, он ринулся к своей лошади. Разморенная полуденной жарой толпа не сразу сообразила, что к чему, а когда сообразила…

Кругом поднялся дикий вой, заметались бабы с курями в корзинах и телками на поводках из грязных веревок, дети принялись перебегать дорогу в неположенном месте, а особо ушлые мужички – выпивать «за упокой души».,

Рохляндский атаман стеганул плеткой какого-то полудурка, принявшегося прятаться под животом его кобылы, и заорал дурным голосом:

– Граждане, без паники!

С тем же успехом он по молодости пытался скрывать эрекцию, ввалившись по пьяни голышом в женскую баню, – издалека уже слышалось многоголосое тявканье гигантской своры собак, запряженной в повозки кровожадных урок, и этому люди верили куда больше, чем собственному владыке. Сообразив, что «процесс пошел», атаман ринулся сквозь мечущуюся толпу, выискивая взглядом свою дочурку.

Обнаружив ее неподалеку от Агронома, он окликнул ее и принялся полушепотом втолковывать:

– Ты эта… переоденься в штатское – не ровён час урки захватят – так с комиссарами у них разговор короткий – сразу в колодец, а так, может, за солдатку сойдешь… И еще… там, в доме, два червонца под половицей лежат. Возьми себе.

Вяло соображавшая красотка все же успела переспросить:

– В какой комнате?

Ее отец уже развернул лошадь и, бросив через плечо: «Как войдешь… налево, и еще раз налево», скомандовал оказавшимся поблизости всадникам:

– За мной!

Наконец-то вскарабкавшийся на лошадь Гиви бросился в погоню за рохляндской кавалерией, едва не потоптав уйму народу и истошно вопя при этом:

– Дарогу джигиту!

Дочурка атамана, несколько раз повторившая про себя ценную информацию, оставленную отцом, решила, что вполне сможет по памяти найти вожделенные червонцы, и, проводив взглядом пронесшегося мимо Агронома, принялась командовать оставшимися:

– Бабы, выходи строиться!

Сшибшиеся в лихом бою конные дружинники Рохляндии и отряд урок на собачьих упряжках месили друг друга с воодушевлением футбольных фанатов. Лихо подхваченный гномом на вершине холма Лагавас отстреливал собак, прикрываясь широкой спиной недомерка. Тот, в свою очередь, рубал боевым топором урок, подобравшихся слишком уж близко к их кобылке. Боевой дуэт славно покуражился, прежде чем увлекшийся «месиловом» Гиви не вылетел из седла, не рассчитав силу удара.