От внезапной тяжести чужой руки на плече я вздрогнул и обернулся, намереваясь вежливо, но твёрдо попросить Юкину оставить меня в покое. Но позади стояла вовсе не Юкина; я увидел высокого и худого пастора в сутане. На его невозмутимом, как у многих азиатов, лице выделялись проницательные глаза, но, кроме них, в его внешности не имелось абсолютно ничего примечательного: нос картошкой, тонкие губы, редкие чёрные с проседью волосы, зачёсанные с высокого лба… Такие лица можно в изобилии встретить на улицах Японии.
— Ты хочешь о чём-то поговорить, сын мой? — спросил священник, пристально глядя мне прямо в глаза. — Я чувствую, что твоя душа болит, но не смогу помочь, пока не услышу причину этой боли от тебя самого.
Я во все глаза уставился на него. Просто поразительно: я искал избавления — и вот оно, прямо у меня под носом: святой отец предлагал мне желаемое облегчение.
Почти не осознавая, что делал, я молча кивнул. Священник повторил моё движение и семенящей походкой направился к исповедальне в самом углу помещения. Я тенью побрёл за ним, скрылся в тесном помещении, похожем на камеру, и неразборчиво прошептал:
— Простите меня, святой отец, ибо я грешен.
— Покайся, сын мой, — глухо и размеренно вымолвил священник.
Я набрал полную грудь воздуха и начал говорить…
***
Как всё-таки прекрасен мир!
Первый понедельник лета оказался прекрасным, солнечным деньком, и даже экзамены не могли омрачить моего прекрасного настроения.
Вчера после исповеди я приехал в родные пенаты и с вокзала зашёл в «Мир карри», потому что решил подкрепиться, и только по этой причине. Мне повезло: Аято работал там, и, приняв у меня заказ и почти моментально поставив его передо мной, он с милой улыбкой спросил меня, почему я такой радостный.
— В последнее время ты так редко смеёшься, Фред, — посетовал он, прижав большой круглый поднос к груди. — Очень отрадно видеть столь разительную перемену за такой короткий срок.
— Тому весьма простая причина, приятель, — я пожал плечами. — Только что был в церкви и облегчил душу на исповеди.
Глаза Аято расширились, а пальцы, сжимавшие края подноса, напряглись и побелели.
— Ты рассказал всё? — шёпотом спросил он, наклоняясь ко мне почти вплотную.
— Можно не волноваться, — я махнул рукой и начал смешивать ароматный соус карри с рисом. — Тайна исповеди нас страхует, если что.
Аято закусил губу и нахмурился.
— Поговорим завтра, — вымолвил он, распрямившись.
Что ж, завтра настало, и это оказалось сегодня, второго июня. Поздоровавшись с Киоши-сенсей, я вбежал в здание школы, напугав какую-то первоклассницу, переобулся и направился к кабинету совета. По-хорошему, мне нужно было готовиться к экзаменам, но я решил, что у Аято ко мне важное дело, так что учёба вполне потерпит.
Он сидел там, за своим столом, задумчиво читал какие-то бумаги, но отвлёкся и поднял голову, как только я показался на пороге. Я хотел постучаться в открытую дверь, но Аято заметил меня раньше и жестом пригласил войти.
Я подошёл к его столу и развёл руками, проговорив:
— Я в твоём полном распоряжении.
Без тени улыбки Аято кивнул и указал мне на один из стульев, стоявших у большого стола. Я послушно сел, поставив сумку на пол; Аято же занял место напротив.
— Буду честен, — начал он, — твоя история про исповедь несколько выбила меня из колеи.
Покачав головой, я подался вперёд и быстро заговорил:
— Поверь, приятель, тут нечего бояться: священники скованы тайной, они давали клятву, так что святой отец ни за что и никому не расскажет о том, что я ему поведал. И вообще, я не назвал ни одного имени, так что он не узнает, о ком я.
Аято поднял руку, и я тут же осёкся.
— Фред, я вовсе не собирался ругать или упрекать тебя, — мягко вымолвил он. — Просто мне хотелось обратить твоё внимание на то, что это было несколько непродуманно.
Я криво улыбнулся и пожал плечами.
— Я понимаю, что тебе это было просто необходимо, — Аято потянулся через стол и неожиданно накрыл своей ладонью мою. — Гибель Одаяки оказалась для тебя суровым испытанием, но ты молодец — сам нашёл себе лекарство от хандры и депрессии.
И он слегка сжал свои длинные пальцы. Моментально дрожь пробежала по всему моему телу, словно от его руки исходил мощнейший электрический заряд. Приятное ощущение в животе всё нарастало и нарастало, и я с изумлением понял, что это и есть те самые хрестоматийные бабочки.
Надо же, а я думал, что эта метафора далека от реальной жизни…
— Ни о чём не волнуйся, — прошептал Аято, чуть наклонившись вперёд. — Как ты и сказал, священник скован тайной исповеди, так что он ничего никому не скажет. Что же касается нас с тобой, то знай: у тебя всегда есть и будет моя поддержка.
Слова его были дружескими и тёплыми, но этот шёпот, то, как близко он находился от меня, да ещё и прикосновение его ладони… Ощущения невероятной силы накрывали меня, как цунами, и я понимал, что долго так не продержусь: либо упаду в обморок, либо опозорюсь. И ещё неизвестно, что хуже.
Вдруг Аято резко отстранился и посмотрел на дверь, и это помогло мне немного прийти в себя. Я прикоснулся ладонью к пылавшему лбу и с удивлением почувствовал капли пота. Странно: в такую рань жара ещё не успевала разгуляться, и на улице стояла довольно свежая и бодрящая погода, как и в кабинете совета, где было открыто окно. Видимо, меня бросило в испарину по причинам не внешнего, а внутреннего характера.
Эх, Фредди, тебе нужно научиться владеть собой получше.
Отдышавшись, я тоже повернул голову в сторону входа, чтобы увидеть, кто же нас прервал. На пороге стояла Сато с ноутбуком под мышкой; она смотрела прямо на меня с довольно ехидным выражением лица, но, как только наши взоры встретились, тут же вполне благодушно улыбнулась.
— Я могу прийти попозже, если вы заняты, — произнесла она, склонив голову набок.
— Нет, нет, всё в порядке, — я взял сумку с пола и порывисто встал, прижимая её к себе. — Мне всё равно надо готовиться к экзаменам… Так что… Бывай, приятель!
Я пулей вылетел из совета, по пути обогнув Сато, и ринулся к лестнице. Добежав до третьего этажа, я молнией влетел в уборную, заперся в кабинке и, повесив сумку на крючок, быстро расстегнул брюки.
Я позволял себе такое уже во второй раз, и опять виной этому оказался Аято.
Мне хватило нескольких минут, и я привалился плечом к одной из боковых стенок кабинки, кусая губы, чтобы наружу не вырвалось ни единого стона. Дрожь прошла по всему телу один раз, другой… А потом всё закончилось — резко, моментально. Я застегнул брюки, быстро вытер все следы своей активности и, выйдя из кабинки, тщательно вымыл руки.
А потом, взяв сумку, я направился в аудиторию — мне и вправду нужно было подготовиться к экзаменам, и теперь, когда в голове царила приятная пустота, я мог отдаться этому полностью.
========== Глава 25. Экзамены. ==========
Первым уроком у нас шла алгебра, и этого теста я боялся довольно сильно — как и все остальные, впрочем. На место Амаи посадили одну из сестёр Басу — Басу Сакю. Она носила необычайно длинные волосы, не желала их заплетать, поэтому довольно часто её роскошные космы падали мне на край стола. Но, в целом, я был доволен: чем меньше напоминаний о трагедии, тем лучше.
Экзамен я, по своим собственным ощущениям, написал неплохо, но проверять ответы не стал: я никогда этого не делал, так как сие действо вгоняло меня в жуткое уныние. Вместо этого я подошёл к окну в ожидании следующего тестирования: часть его приходилась на время до обеда, часть — после.
За трапезой я встретился с людьми, которые стали для меня настоящими друзьями (кроме брата и сестры Ямада — с ними меня роднила разве что общая психологическая травма), а после обеда снова направился в аудиторию.
Экзамены шли всю неделю, и каждый день был как две капли воды похож на предыдущий: тест — обед — тест — домой. Клубная активность на это ответственное время была отменена, поэтому в конце дня мы направлялись домой слишком уставшие, чтобы делать что-либо ещё.
