После обеда я разместилась в своей комнатке. Этот квадрат три метра на три Ника отгородила от кухни, без ущерба для последней. Просто кухня осталась без столовой зоны, и в квартире прибавилась четвёртая комната. А что касается обеденного стола, то для него достаточно места в просторной гостиной.
Оказалось, с Веселининым папой познакомиться сегодня не удастся.
– Он сегодня ночует у себя.
– То есть?
– У него есть своя квартира. И он там отдыхает. От меня, А я здесь. От него, – хохочет Ника, красиво закинув голову. – Но, если серьёзно, я сказала, что приедешь ты, и что мне будет не до него. Так что он придёт завтра.
– Ты на курорт одна ездила?
– С детьми. А у него работа.
– А, понятно. Ещё не виделись после приезда?
– Нет, конечно.
Глядя на Анжелу, я не могла не вспомнить Никиного первого мужа. Дочка унаследовала не мамину, а папину красоту. Красивая была пара – её родители. Лет десять назад, когда они вышли из такси напротив моего дома, мои соседки вывалились из окон, а потом замучили вопросами, что за артисты ко мне приезжали. Как многое с тех пор изменилось…
Дурацкое это занятие, тонуть в воспоминаниях и жалеть о прошлом. Ника, похоже, такой ерундой не занимается. Она позвала меня с собой за продуктами, и мы отправились в соседний торговый центр. На сей раз племянница надела не бесформенный пуховик, а приталенное красное пальтишко с рыжей лисой и превратилась в элегантную леди. И этим невероятным превращением снова меня удивила. Никины рыжеватые пряди удивительно сочетались с ассиметричной шкуркой, обвившей её шею, и я мысленно представила, какой классный мог бы выйти портрет.
Пока мы спускались в лифте, Ника по-деловому, и в то же время деликатно, обсудила вопрос оплаты моего труда. И это была уже совсем другая Ника. Она так поразительно менялась, что я уже не могла удивляться. Оплата меня устраивала. Тем более, посмотреть Стокгольм и не просто пару дней, а пожить в нём, да на всём готовом, – для меня это уже огромная награда. А на тот случай, если Нике вдруг взбредёт в голову разыгрывать в отношении меня сценарий "госпожа и прислуга", у меня был неприкосновенный запас в кронах на обратный билет.
Колыбель Стокгольма
В мою первую поездку в центр шведской столицы разглядывала я Слюссен именно с того места, откуда собственно и начинался Стокгольм.
До 1187 года здесь, в месте впадения озера Меларен в Балтийское море, была всего-навсего рыбацкая деревушка. А столицей Швеции слыл город Сигтуна, расположенный далеко на берегу этого же озера. В августе того года Сигтуне сильно досталось от набега карелов и новгородцев. Таковы были нравы тех времён: то шведы пошалят в Карелии и на Новгородчине, то с разорённых земель гости пожалуют и тоже пошалят.
Вот чтобы спасти Сигтуну от непрошеных гостей, на этом острове, перекрывавшем вход в озеро Меларен, и была заложена крепость, которая взяла под контроль узкий пролив, соединявший озеро и Балтийское море.
В Сигтуне и других городках, расположенных по берегам озера, отныне могли спать спокойно. Врагов они больше не видели, но и наплыв купеческих судов в прежнем количестве тоже. Почему? В этом также "виновата" новая крепость. Благодаря ей рыбацкая деревушка стала быстро развиваться, и в 1252 году впервые упоминалась как город Стокгольм.
До Сигтуны ещё надо было добраться, преодолев бесчисленные и опасные шхеры (мелкие скалистые островки), а Стокгольм расположен ближе и удобней. Вот он и стал принимать корабли со всего мира. Со временем город превратился в крупный торговый центр и стал новой столицей Швеции.
Тьма веков сокрыла первоначальное значение названия города, как, впрочем, и название нашей столицы. Вот и о Стокгольме существует две версии, кому какая нравится: "остров, укреплённый сваями" и "остров в заливе".
У пролива, ведущего в озеро, располагается площадь с труднопроизносимым названием Корнхамнсторг. Словно три удара топором: Корн (зерно), хамн (от гавань), торг (площадь). В этих слившихся в глубокие века трёх словах слились и три языка: немецкий, шведский, русский. Теперь это служит лишним доказательством того, как тесно исстари общались благодаря Балтике три народа. А ещё в этом названии отражается та важная роль, которую площадь играла в Средневековье…
Парусники, гружённые зерном, причаливали на пристани. Матросы ловко накидывали канаты на просмолённые сваи и закрепляли концы. Грузчики, а, может, и сами матросы, сносили мешки по трапам, и доски прогибались под их тяжестью. Грубые башмаки глухо топали по доскам, стучали по булыжной мостовой. А на рынке шла бойкая торговля зерном. Толчея, конский помёт под ногами, вездесущие воробьи подклёвывали просыпанные зёрна… Скрип тележных колёс, крики чаек и многоязыкая речь…
***
Первое, что я увидела на Корнхамнсторг, очнувшись от созерцания Слюссена, был российский туристический автобус из Питера. У лобового стекла красовалась табличка: "Четырёхдневные туры: С-Петербург – Хельсинки – Турку – Стокгольм". Мамма миа! И всё за четыре дня! Да ещё вернуться надо. Комфорт, конечно, потрясающий. Может быть, несчастные туристы что-нибудь даже увидеть успеют. Не все, конечно, но хотя бы те немногие, кто после бессонных ночей в состоянии ходить за гидом и внимательно слушать. И, может быть, даже после вспомнят не только то, что видели, но и где.
Так что этот автобус дал мне повод почувствовать себя не просто счастливой, а очень счастливой. У меня целый-целый день на один только остров. А впереди ещё много-много дней. И всё, что захочу, я не просто увижу, но и рассмотрю. И буду наслаждаться этим так долго и столько раз, сколько душе моей будет угодно.
***
В наше время, глядя на Корнхамнсторг, толчею Средних веков даже трудно представить. Теперь это территория безмятежности, релакса и респектабельности. Дома, как в нашем мультике про Карлсона: украшены затейливой лепниной, с остроконечными крышами, мансардными окнами. По прибалтийской моде они слеплены меж собой боками и, словно стражи, защищают от северных ветров. А в нижних этажах банки, кафе, рестораны.
Вот меж двух старинных пятиэтажек затесался жёлтенький домик в четыре этажа. Это своеобразная фишка площади: своим левым углом домик выпадает из общего строя и нависает над мостовой. Кажется, будто только дома-соседи не дают ему упасть. И домик стоит очень даже бодренько. Не с каждой точки площади заметишь эту его потрясающую кривизну.
По странному совпадению, на этой площади я чаще всего оказывалась в редкие солнечные дни. В узкие средневековые улочки низкое солнце не в состоянии заглянуть, а Корнхамнсторг оно заливает настолько щедро, что не хочется уходить. Шведы начинают загорать на ней чуть ли не с марта. Ну, если не загорать, то нежиться на солнце.
Площадь не транзитная, по ней редко ездят машины, и поэтому ничто не нарушает её безмятежности и покоя. Представляю, как здорово там летом, когда из ресторанов выносят столики на мостовую. Столики с видом на Слюссен, так поразивший меня в первые мгновения в Старом городе. А оттуда, со Слюссена, наоборот, любуются этим берегом. Специально для туристов там есть обзорная площадка с лифтом. Рассматривая панораму Старого города, приезжие прежде всего видят эту площадь.
День удивлений
Ника оказалась ранней пташкой. Когда я выползала по утрам из своей комнаты, она уже качала пресс на тренажёре в углу гостиной. А Веселинка сидела на ковре посреди своих игрушек, но внимания на них не обращала. Она не сводила глаз с мамы и закатывалась таким смехом, что меня удивляло, как это маленький ребёнок может так громко и взаправду хохотать. Ну, что тут скажешь! Веселинка и есть Веселинка. И день начинался с её смеха. А ещё – с запаха кофе.
Хоть Ника по утрам и оберегала мой покой, но не проснуться от аромата кофе, который варился в кофеварке, мог только мёртвый. Хороший получался кофе в её кофеварке. Однако аромат первой Никиной чашки был стократ лучше. Это закон то ли гастрономии, то ли физиологии, но, по-моему, общеизвестный и всем понятный: своя чашка кофе почему-то так восхитительно не пахнет.
