Уныния в его скудном, но приятно образном словаре не значилось. Не говоря уже про всякие там сломить, подавить и направить. Мужчины и женщины одинаково сильно любили его за неподражаемое мастерство жизни, очевидно и безысходно переродившееся со временем в талант. На протяжении бесконечности, если верить авторитетным знатокам вопроса, рано или поздно случится абсолютно и что угодно, но Вселенная пока что оказывалась не в силах смоделировать данность, из которой Дима не выбрался бы. К тому же, в безотчётном стремлении к новым испытаниям – в его случае лишь свежим впечатлениям, он давно оставил позади козни судьбы и сотоварищей: ни друга, ни врага значительнее себя самого за тридцать куда как насыщенных лет так и не явилось. Его энергии хватило бы на заселение соседних планет, но несостоявшийся колонизатор знал цену человечеству, а потому сколько-нибудь посильной помощи деградирующему виду не оказывал. Удивительно, как он вообще снисходил до мира под ногами, настолько блёклым и трусливо-бессильным казалось с ним рядом всякое действие. Предназначенное к банально случившемуся, в его исполнении нарождалось буйством ярких обстоятельств, ответвлениями сюжета и приятно неожиданными участниками.

Впрочем, то были лишь доступные стороннему наблюдателю подробности восприятия образа. Корень, идеология всех бед и побед – волею сильного неизменно обращаемых в причинно-следственную связь, засел в детском ещё умении не отступать и брать всё сполна. Настроение всегда и везде являлось определяющим, и власть его признавалась абсолютной. Навык подобного восприятия окружающего вскоре оставил на обочине и страх, так что бедолаге часто приходилось искусственно стимулировать необходимые позывы, дабы картина предстала в требуемом великолепии. Недо: питая бутылка, еденный ужин, куренная самокрутка – в память об искренне обожаемом деде, ни разу не опошлило его аристократически отточенных желаний. Последствия волновали мало, и судьба, как всякая пресыщенная дама, тем охотнее откликалась на растущие запросы своего баловня. Которым, впрочем, тот сделался исключительно и бесповоротно сам, а следовательно, и вексель к оплате не предъявлялся. «Жизнь, карма, смерть, – уверял Дима в редкие минуты серьёзности, – это подруга, а не друг. Оттого ей, прежде всего, должно быть с тобой интересно. Или хотя бы не скучно. А торговаться с ней, строить планы, рассчитывая перспективы ответственно пронумерованных действий…» Он не имел привычки заканчивать особенно трезвые мысли, тяготясь последними слишком явно.

Калина-космос, или, сокращённо, Калина, был весельчак, халявщик и балагур – идеальное сочетание качеств, равносильное уважаемой профессии. Которая, к слову, у него тоже была: резать глотки плывущим вверх ногами по конвейеру свиньям на нужды мясокомбината. Последний, в целях экономии да и природной экологичности для, не колол означенным хрюшкам успокоительное, что, соответственно, наполняло помещение нескончаемым визгом, рёвом и предсмертным хрипом сотен живых существ. Ежедневно. То есть день за днём, пять дней в неделю. С девяти до семнадцати ноль-ноль без перерыва на обед он резал горло остро отточенным ножом под вальсы Чайковского – приятный довесок супружества в виде окончившей музыкальную школу жены. Затем принимал душ, переодевался и в голову не брал. Ночами спал крепко, а за работу только и говорил: «Близко к хате, в тепле, платят исправно, тяжести таскать не надо – лафа». В порядке исключения не очень-то уважал труд, всячески отлынивая от любой дополнительной нагрузки дома. Благо любая компания жаждала иметь такого провожатого – знал все областные злачные места и бордели, вожака – умел вдохнуть жизнь в любое мероприятие до похорон включительно и дипломата – кого угодно и на что угодно мог, при желании, уболтать. Никогда и ни за что не платил, но должность свою исправлял так, что остальные участники действа на том непременно выигрывали. Особо приближённые звали его Кум, и было в этом умелом прозвище что-то непревзойдённо точное, чутко отражающее натуру, характер, – само, пожалуй, естество былинного русского селянина, которому вся жизнь копейка да море по колено.

Всё это она знала исключительно от него, но другого и знать не хотела: лучше верить в посредственного бога, чем сожительствовать с умелым плотником. Кум мог травить байки часами, теряясь в нагромождениях правды и пестуя единственно непогрешимую ложь, покуда рассвет и вездесущий счётчик не останавливал назойливое, но всякий раз умелое приключение. Любовник он был так себе, зато умел растопить лёд стеснения, заодно подсказав остальным, как продолжить общение за пределами койки. Естественное, без трусливой грубости и показательного разврата. Ведь пошлить в постели – уместно и приятно, но оставлять текущую парадигму в минуты покоя и откровенной беседы – значит пошлить вдвойне и невпопад; за такое у востребованной дамы легко попасть в немилость. А шлюха, в отличие от просто женщины, отказывает раз и навсегда.

С годами Калина малость обрюзг и поблёк, как сам выражался: «В результате детей, супруги и хозяйства», но задор сохранил, казалось, уже навсегда. У него был талант жить, смотреть на вещи легко и не держать зла – такие люди заслуженно процветают в любые времена, и уж тем более нынешние, когда стадное чувство приравнено к изысканному стилю. Снабжая за негласный, но умеренный процент подвизавшихся граждан всеми мыслимыми из «почти законных» – авторство очевидно – удовольствий, сам воздерживался ото всего, за исключением особо соблазнительной продажной любви, к коей, безусловно, принадлежала его «милашка Ксю». Выбор имени, однако, был весьма тривиален: первая безудержная страсть, застуканная в объятиях лучшего друга. Попробуй после такого верь людям и, тем паче, женщинам, но Кум, тот редкий случай, когда уместно повторение, «в голову не брал». У него там всё оставалось девственно чисто, только что ветры не гуляли, и никакие метаморфозы сломить жизнелюбивого сына степи не могли. Красная подсветка вполне нестарого «Форда» с механической коробкой, атмосферная музыка и запал скаковой лошади – инстинктивно пытался обогнать по встречке, даже следуя в траурном кортеже.

Там вообще много и обильно умирают. Отпевание – часами в душной комнате у начавшего смердить тела, прощание – истерики и плач навзрыд, поминки – в заставленном столами помещении ночного клуба под вывеской «Домино», где покойник вчера ещё жил и любил. Где в этот день будет двое поминок. Где распорядитель – невнятный чванливый алкоголик с претензией на церковность, в ответ на комментарий официанта касательно превышения заявленного числа гостей и недостатка стульев, хихикнув, будто несбывшийся суженый Дюймовочки, горделиво проквакает: «У меня всегда так». Где сцену эту вместе с остальным посёлком накроет вездесущий запах сахарной свёклы с ближайшей фабрики, оставив сладковатый привкус даже в ноздрях – даже её величества смерти. Где всё это взаправду, по-настоящему, без тени фарса или примеси гротеска. Где просто такая вот жизнь.

На закономерный вопрос шокированного чужака вдова ответит покорно: «А что сделаешь. Надо выдержать». И страшная гордость обуяет рефлексирующего эмигранта, заскочившего проститься с мимолётным приятелем юности. Принадлежность – или хотя бы только причастность – к эдакой силе расправит грудь и поднесёт к губам сигарету, назло и вопреки тысячам предостережений из того, пусть ненадолго, но радостно чужого мира. Который считает часы и отмечает дни в календаре – вместо того, чтобы смело жить и умереть. Наплевав на всё приходящее, смотреть в лицо судьбе с такой уверенностью, что рафинированная гречанка Мойра, обомлев, быть может, даже отведёт взор. А то и выронит с испугу поводья.

He woke up feeling pain in the stomach. Which was quite unusual, considering he was just an exclamation mark of this very sentence. Quite alive to being able to consider… The fact of resurrection at all times and scenarios. From sentence to sentence, hiding above every little coma, waiting. Once appeared again, highlighting the idea for a very moment, while making it once and forever dead. Just a piece of a joy – including all the motivation. It was strange how anyone could have been so uncertain, but it worked every time. For years, centuries and pasts.