Дедушка Фэнг поднял на нее взгляд. Ничего в нем не было от того дедушки, который, как мальчишка, таскал фрукты из соседского сада.

— И на кого же ты собралась? — спросил он наконец.

«На редкую тварь, смерть во плоти, — собиралась сказать Ронга. — На чудовище страшнее Поедателя Солнца и подлее Отступницы-Эрмы». Так она хотела начать рассказ о Суджан Воне, главаре «Красного песка». Пусть она по развешиванию лапши не мировой чемпион, но дедушка ее, по крайней мере, выслушал бы. Но не успела она и рта раскрыть, как заскрипела столешница под длинным ногтем дедушки Фэнга, оставляющим на старых досках черты.

«Ноготь Жу-И, — вспомнила Ронга, — в память о степной ведьме Ассыме».

Тот темный вечер из детства, один из первых, еще страшных, с описанием почерков и слов, игл и гвоздей… Ноготь в цунь длиной, острый, чуть загибающийся, толще и крепче остальных, заставляет дедушкины руки выглядеть пугающе и самую чуточку манерно — из-за ногтя он не может сложить кулак, так что указательный палец всегда немного отставлен, указывает вниз. У дедушки есть страшный ноготь, у тетушки Ондзин, у дяди Тухтырбека…

«Ноготь Жу-И, — повторяет про себя Ронга, — чтобы предрекать».

Дедушка Фэнг воззрился на иероглиф в следах кумкватового сока. Ронга прочитала его еще до того, как легла последняя черта, и тут же догадалась о реакции дедушки, и тут же вскочила на стол, а с него, через перегородку, в магазинчик и к двери. Благо, не успели закрыть, надеясь на последних вечерних покупателей.

Дедушка бегал быстро, но скакать через перегородки все же не мог да вдобавок занят был криком и руганью. У самых дверей в спину Ронге прилетела ваза с кумкватами — брошенная с такой силой, что Ронга чуть не влетела носом в асфальт через дверной проем.

— «Человека»! — кричал дедушка Фэнг. — Вырастил волка на свою голову! «Человека»! Я кого растил? Я кого воспитал?! Змею, осу, пиранью?!

Странно, но Ронге совсем не хотелось обижаться на дедушкину злость. Если б она в чем-то сомневалась, то обиделась бы — не из-за криков, а из-за собственной глупости. Ишь что удумала, дура!..

— Ишь что удумала, дура! — Дедушка Фэнг стоял в дверях И Дин Хо, в бессилии сжимая кулаки.

Ронга молчала в ответ, с противоположной стороны улицы, достаточно широкой, чтобы очередная ваза, если что, до Ронги не долетела. Так они стояли минуты три, дедушка сначала осыпал ее отборной бранью, потом замолчал, тяжело дыша и глядя на внучку с отчаяньем. Сгорбился и помотал головой.

— Ой, дура-а-а… — протянул он жалобно.

Вдалеке послышалось поскрипывание и стук палки. Ронга осторожно приблизилась к дедушке, намереваясь отвести того в дом и уже там, тихонько, продолжить объяснения. Дедушка едва слышно повторял — «дура».

У тетушки Ондзин был прекрасный слух. И Ронгу она всегда баловала.

— Ты, старый, — вместе со скрипом и стуком послышался высокий, визгливый слегка голос, — сам дуру воспитал, если помнишь. Так ты у нас, выходит, кто?

Тетушка Ондзин приблизилась, запыхавшись.

— Дурень, — покорно мотнул головой дедушка Фэнг.

Услышав, как он согласился с соседкой, Ронга и впрямь испугалась за его состояние. Тетушка Ондзин тоже нахмурилась. В руках она почему-то держала разделочную доску, мокрую и пахнущую луком.

— Дурень, — повторил дедушка Фэнг и поднял голову. — Только тебе, каракатица, нечего тут стоять и рот разевать. Без тебя тошно!

Резко кивнув Ронге — пошли, мол, — дедушка Фэнг стремительно вернулся в магазинчик. Тетушка Ондзин проследовала за ним, степенно подобрав полу домашнего халата, которую вовсе не нужно было подбирать, чтобы спокойно ходить и даже бегать. Осколки вазы и рассыпанные по полу кумкваты она окинула обеспокоенным взглядом.

Ронга подождала немного, переводя дыхание. Когда прошла внутрь и прикрыла дверь, дедушка уже показывал тетушке Ондзин свой иероглиф.

— Ну, видишь? Видишь, чего девка удумала?

Тетушка Ондзин была растрепанная и неприбранная, в домашнем халате — байковом, зеленом, в розовые розы — и скрипучих резиновых тапках, с землею под ступнями. Видавшей виды тростью она почесала спину и повернула к Ронге свою толстую бульдожью голову в облаке седых волос. Дедушка Фэнг, благодаря сухой фигуре, старомодно собранным на затылке волосам и аккуратности в одежде, еще мог сойти за какого-нибудь мудрого мага, духовидца и прочая, какими их обычно представляют. Тетушка Ондзин же выглядела как средоточие всех пожилых соседок мира — одиноких, сварливых и немного безумных, способных только смотреть телевизор, кормить кошек и ругать молодежь.

Впечатление было ужасающе обманчивым.

— Вижу, — медленно произнесла тетушка Ондзин, глядя на по-прежнему молчащую Ронгу. — Вижу, что девочка уже все решила, так что кричи не кричи… Да и я, по-твоему, зачем в эту дыру явилась?

Она щелкнула длинным ногтем и предъявила доску — двумя руками протянула, как важный документ. Дедушка Фэнг нахмурился и фыркнул. Это значило, что слов у него не хватает, и случалось такое раз в десять лет, не чаще.

Тетушка Ондзин неспешно вышла из-за перегородки, прихватив со стола паровую булочку. Крепкие узловатые пальцы в остатках маникюра разломали булочку пополам, и первая половина тут же исчезла во рту тетушки.

— Прочитала у себя, — прожевав, сказала она, — прям на доске разделочной, где вот этими вот руками лук рубила. Прочитала — «человек». И еще — «меч». Прочитала — а тут и вопли от соседей на всю улицу.

Ронга с надеждой уставилась на старуху.

— Меч? — переспросил дедушка Фэнг. — Мечи у меня есть, конечно, да только Ронга их в руках ни разу не держала. И не подержит! — прикрикнул он, заметив, что внучка открыла рот. — Предсказание предсказанием — вот пусть и сбывается. Как-нибудь. Без меня.

Тетушка Ондзин посмотрела на него, как на безнадежного идиота, щипая оставшуюся половинку булочки. «Меч» — это, конечно, звучало глупо. Но в паре случаев «меч» можно читать как «острое», а то и как «оружие».

— Как тебе в голову это вообще пришло? — в голосе дедушки Фэнга опять задрожали слезы. — Как вот в эту вот больную-то голову!..

— Призраку обещала, — соврала Ронга. Кенхе дела не было до убийцы. Но если б Ронга начала говорить про мафию, то пришлось бы рассказывать и про «Лилии». — Он… монстр, дедушка. Он хуже монстра.

Демон, может. Из тех, что в бездне варят суп из мертвецов. Варят и хохочут, топчут тянущиеся руки, давят головы… Дедушка про таких рассказывал, где-то между сказками об утопленниках, душащих жертв волосами, и легендой о Поедателе Солнца.

Дедушка хотел что-то ответить, но тетушка Ондзин шикнула, взяла его под локоть и увела на кухню, тихо успокаивая. Такое безмятежное поведение вместо ругани друг на друга просто выбивало из колеи.

Тетушка Ондзин ушла спустя двадцать минут, кивнув Ронге на прощанье. На дедушку было страшно смотреть. Ронга стала собирать кумкваты и осколки вазы. Не хочет помогать — не надо. Главное, что не гонит из дома.

— Хоть бы сделала вид, что тебе трудно.

«Я и впрямь зверь, раз не переживаю сейчас? — подумала Ронга. — Не пытаюсь уговорить, объяснить, рассказать все что видела?». Она замерла на миг, потом потянулась за кумкватом, закатившимся под тумбочку рядом с дверью.

Не дождавшись мук совести, дедушка Фэнг спросил едва слышно:

— Шенву тебе было мало, да?..

Это был удар под дых.

Ронга догадывалась, что дедушка все понял по изменившемуся поведению внучки еще тогда, много лет назад. К тому же, он мог услышать, что часто в Духов день, в запертой комнате, Ронга говорит с одним и тем же человеком.

Но она никак не ожидала, что дедушка ударит ее этим.

Больно-больно.

Все так же согнувшись на коленях перед тумбочкой и протянув руку, Ронга оцепенела. Скосила глаза на льняные тапки, на тяжелые шаги, удаляющиеся от нее к лестнице. Бессмысленно подождала, что дедушка остановится или вернется. Сглотнула сухим горлом, вспомнила как дышать и вытащила, наконец, из-под тумбочки этот проклятый кумкват. Сок и мякоть поползли по руке.