Тем не менее, Фейт собралась с духом, пытаясь приготовиться услышать то, что она ужасная дочь.

— Твоя мама быстро ускользает. Быстрее, чем я обычно видела. Не знаю почему, но она теряет большую часть себя каждый день. На мой взгляд… и, знаешь ли, я не врач, но я работаю с такими пациентами уже двадцать лет… глядя на то, что я видела за этот месяц или около того, что провела здесь, я бы очень удивилась, если к концу года у неё останется хоть какое-то осознание себя.

— Боже.

— Да. Это страшно, я понимаю. Не переживай об этом небольшом ударе стаканом по моей голове. Такое случается. Знаешь, в своей работе я должна обращать внимание на множество едва уловимых признаков. Это должно стать привычкой. То, что происходит между тобой и ней… уж точно не тонкий намёк. Я не знаю, в чём дело, кроме того, что сболтнула твоя мама, но я знаю, что у вас двоих был трудный путь. И это ясно как день. Не мне говорить тебе, что делать, но я скажу, что сейчас она тебя редко узнаёт. И не думаю, что пройдет много времени, прежде чем она вообще перестанет узнавать эту жизнь. И это будет благословением для неё, не иметь больше эпизодов, когда понимаешь, что всё потеряно. Она не вспомнит, кому причинила боль, а кто причинил боль ей. Её жизнь станет действительно простой, где бы она ни была. Так что, если ты думаешь об уходе за ней в специализированном учреждении, думаю, ты должна принять это решение для себя, а не для неё.

— Думаю… думаю, что хочу быть лучшим человеком, чем она. Была. Или… я не знаю.

— Давай на чистоту, Фейт. Ты уже лучше.

~oOo~

Тем же днём Фейт позвонила Сере в Токио. Там уже наступило следующее утро, и Сера затаила дыхание, когда ответила.

— Привет, Фейт. Надеюсь, ты не против, если я буду идти и разговаривать. Я просто направляюсь в офис.

— Всё в порядке. У меня к тебе вопрос.

— Валяй, — она отодвинула телефон от своих уст и что-то протрещала по-японски. — Проблемы?

— Нет, я просто задаюсь вопросом, можешь ли ты ещё оплатить те расходы, чтобы поместить маму в дом-интернат.

Немедленного ответа не последовало, и Фейт несколько секунд слушала шум утренней корпоративной суеты в Токио.

— Что-то произошло?

Целая жизнь произошла.

— Да нет, но она причинила боль одной из своих медсестер, но это, видимо, не так уж и важно. Дело во мне. Я снова с Майклом, и мы хотим начать новую жизнь.

Сера была в колледже во время всей той давней драмы, но, конечно, она знала о большей части происходящего.

— На самом деле? Всё хорошо?

— Да. Но мама не вписывается в это. И я должна сделать свой выбор.

— Ну, слава Богу! Конечно, ты сделаешь свой выбор! Ради всего святого — живи! Возвращайся на пляж или делай, что захочешь. Конечно, я заплачу. У меня есть вся контактная информация по центру «Сан Габриэля». Сейчас… здесь три тридцать… ладно. Я выделю время через час или около того и позвоню им. Сделай мне одолжение и позвони им тоже. Им понадобится местный контакт.

— Ага, хорошо. Ты уверена, что так правильно?

— Боже, Фейт. Не знаю, почему ты в этом сомневаешься. Эй… мы должны продать её дом. Ты справишься? Было бы неплохо, чтобы этот доход покрыл часть расходов.

— Я справлюсь. Ты можешь сделать доверенность или что там может понадобиться для этого.

Её сестра-финансист рассмеялась в трубку.

— Да, я позабочусь об этом. Я очень рада, что ты приняла это решение, сестренка. Это правильный вариант. Она получит лучший уход, а ты сможешь двигаться дальше. Ты ушла из дома по уважительной причине, помнишь? Если ты не вернулась ради папы, то я не понимаю, почему ты пытаешься вернуться ради мамы.

Фейт всё ещё думала над ответом на этом вопрос, когда заканчивала звонок. Ответ был непростой. Но когда она думала, чтобы отправить свою мать в дом-интернат, то у неё в груди возникало такое же чувство, как и в ту ночь, когда она сбежала. Ощущение чего-то утерянного, даже при том, что у неё на самом деле этого никогда и не было, хотя она сама даже не могла идентифицировать это чувство. В ту ночь это чувство затормозило её конечности и затруднило физический отъезд. Память об этом до сих пор причиняет ей боль — даже сейчас.

Воспоминания

Фейт

Фейт припарковала Данте за углом примерно в половине квартала от своего дома, у машины был громкий и слишком узнаваемый двигатель, и даже несмотря на то что она пождала практически в течение часа после того, как в доме погас весь свет и стало тихо, а её отец крепко уснул, он всё равно мог услышать, как она завела свою машину.

Она немногое взяла с собой. Несмотря на то, что она планировала всё это на протяжении нескольких месяцев, было так мало в её старой жизни, что она хотела снова лицезреть. Два мешка да её рюкзак. И Слай. Это всё. Даже ни одно из её художественных творений. Это было единственное, что оказалось по-настоящему трудно оставить позади, но их было слишком много для перевозки.

У неё было немного налички, а также сберегательный счет с несколькими тысячами долларов на нём, и у нее была банковская карта. Она остановилась в нескольких местах около дома и сняла денег столько, сколько могла.

В полночь ей исполнилось восемнадцать. Родители планировали для неё большую вечеринку в тот вечер, такую с музыкантами и официантами. Она думала, что это какая-то штука из-за чувства вины. Хотя трудно представить, что Марго чувствует себя виноватой за то, что получила то, что хотела. А Блю до сих пор едва ли мог смотреть на Фейт. Но Марго хотела эту вечеринку.

Но всё это не имеет значения. К тому времени, когда её родители проснутся, Фейт уже давно исчезнет.

Её выпотрошили в этом доме и по-прежнему запирали. Она была на домашнем обучении, так что, не имея ничего лучшего, она завершила все курсы для младших и старших классов и окончила школу. Затем она провела лето, работая в офисе байкерской мастерской, где её отец постоянно следил за ней. Беттани и Джоэль исчезли из её жизни.

Она ждала до восемнадцати, потому что знала, что отец будет выслеживать её, и знала, что найдёт. Она решила двигаться дальше и взять с собой свою уникальную и легко узнаваемую машину, потому что любила её. Она понимала, что, в конечном итоге, не будет иметь значения, уедет ли она из дома на Данте или купит билет на автобус, либо же уедет на любом другом транспорте. Блю бы всё равно выслеживал её и нашёл.

Но при достижении восемнадцатилетнего возраста она имела полное право держаться подальше от них, и она решила, что вызовет полицию, если понадобится. Её родители привили ей глубокое недоверие к правоохранительным органам, и она отдавала себе отчет, что это станет ужасным предательством — натравить их на отца. Но ничего похожего на то предательство, которое пережила она. Так что она примет любую необходимую помощь, чтобы держаться от них подальше.

Зная, что, если её мать проснется посреди ночи, то она вполне может открыть дверь и заглянуть к ней, Фейт провернула вековой трюк с начинкой из подушек и плюшевых животных под одеялом, чтобы они выглядели как человек.

Пол в коридоре сильно скрипел в этом старом доме, так что Фейт распахнула одно из своих окон и сбросила вниз сумки, а затем выползла в окно и последовала за ними, приземлившись на руки и ноги на траву примерно в семи метрах под её окном. Стоял август, но она всё равно открывала окна, чтобы Марго не подумала, что это странно, и не отправилась бы проверить.

Фейт собрала разбросанные вещи и направилась к задним воротам, а затем пошла по узкому переулку и обошла вокруг Данте. Она чувствовала себя более странно, чем ожидала. Неделями, месяцами она могла думать только лишь о свободе. Она считала дни, часы, а потом минуты, пока не смогла бы уйти из этого дома, который стал ей тюрьмой, подальше от этих людей, которые забрали у нее всё.