Жила-была флейта. Играла она себе в оркестре и горя не знала. Да и откуда было взяться этому горю, если все инструменты в оркестре на неё нарадоваться не могли и даже однажды дали ей возможность солировать на концерте во дворце президента, где тот удостоил её бурных аплодисментов, хлопнув ладошками аж целых три раза?

Многие, никогда не игравшие в оркестре, даже и не представляли, какой наша флейта была умницей и красавицей. Серебряная её головка изнутри была вся позолоченная, а губки так и вовсе из настоящего высокой пробы золота. Поэтому её нежный голосок был чист, как стёклышко, и все инструменты в оркестре прямо таяли от удовольствия, когда их юная любимица своим золотым нутром выпевала очередное нежное соло.

Однажды в оркестре вдруг появился новый барабан, который громыхал на сцене и блистал в лучах софитов так, что даже вся медная группа оркестра поблекла на его фоне и удивилась дерзкой и наглой самоуверенности.

Откуда он такой взялся, никто не знал, но главная старожилка оркестра – литавра, громче которой в ударной группе никого не было, на всякий случай тут же в него влюбилась и решила стать ему доброй и покладистой женой.

Но барабан со своими блестящими заклёпками и стразами из соседнего ларька на колотушку литавру времени терять не стал и сразу решил приударить за нашей флейтой, соблазнившись её золотыми губками.

– Давай – предложил он ей как-то наедине – сочиним новую ночную серенаду и исполним её дуэтом на каком-нибудь очередном концерте. Денег заработаем. На курорт к морю поедем. Я со своими стразами и так обречён на успех, а тебе давно пора перестать стесняться своих золотых губок.

Наша флейта в вопросах сочинения ночных серенад была совсем ещё неопытна, нигде кроме родного оркестра никогда не играла, поэтому совсем не знала правил, с кем можно ей дуэтом играть, а с кем нельзя. Мама-виолончель ей конечно же говорила, что её губки дорого стоят и их нужно беречь, но ведь и барабан тоже не из дешевых – вон он как блестит и громко барабанит! Она и согласилась.

Серенада, мелодию к которой тут же приступила сочинять юная флейта, была нежнее лепестка розы, слаще поцелуя, искренней самого верного сердца. Она была вся соткана из любви и преисполнена надежд на счастливый дуэт с блестящим барабаном.

– Опомнись! – твердила ей мама-виолончель, недовольная тем, что дочь связалась с дешевым барабаном, у которого кроме стразов нет ничего за душой. –

Ты флейта из приличного общества, а барабан непонятно какого роду-племени. Он дурно образован, плохо воспитан и совсем не умеет себя вести в аристократической среде. Ему что симфония Моцарта, что артиллерийский марш – всё колотит без разбору одинаково. Он только испортит тебе репутацию и в скором времени начнёт возможно даже драться.

Посмотри на него, он ведь даже сейчас, когда ты в серенаде ведёшь главную тему, изо всех сил старается её заглушить, устраивая на твоём фоне сплошной барабанный бой, не давая тебе и слова сказать и перетягивая всё внимание слушателей на себя. А что будет потом, когда краска его поблекнет и вся осыплется, а стразы потускнеют?

Ты создана из благородных металлов – золота и серебра, а барабан – даже не из натуральной свиной кожи, а синтетического кожзаменителя. Вы разные. Что между вами может быть общего? Он же пустой внутри!

Оглянись вокруг, какой замечательный саксофон на тебя заглядывается, рояль мечтает тебе аккомпанировать, альт присылает цветы после каждого концерта. Пусть твой барабан выстукивает свои серенады с кем-нибудь другим – с литаврой, например, или на худой конец с медной тарелкой – те хотя бы драться умеют и способны за себя постоять.

Но ослеплённая блеском разноцветного барабана юная флейта не слушала доводов матери и продолжала в творческом угаре воспевать своим нежным голоском достоинства приятного её глазу барабана.

Она, то подражая соловью, выводила нежнейшие трели, то благодарила весь окружающий мир за ниспосланное ей счастье любить и радоваться жизни, то трепетала мотыльком, целуя вокруг барабана воздух своими золотыми губками.

Барабан наш тоже времени зря не терял и самозабвенно совершенствовал в дуэте свою музыкальную партию, то нежно постукивая барабанными палочками, то внезапно срываясь на страстную барабанную дробь.

Он даже захотел поступить в консерваторию, чтобы уж совсем никто не смел упрекнуть, будто он не достоин дуэта с такой замечательной флейтой и её золотых губок. И всё бы закончилось миром и благополучием, если бы не злая литавра!

Увидела она как-то репетицию будущего дуэта, подошла в перерыве к барабану, ткнув его колотушкой в бок, и говорит

– Зря ты связался с этой флейтой! Она совсем не такая уж хорошая, как тебе сейчас напевает. Да знаешь ли ты, скольких она вот так уже соблазнила своими золотыми губками, которые и не золотые вовсе, а крашеные и из самого что ни на есть дешёвого никелевого сплава?

А известно ли тебе, что она в прошлом году на виду у всего оркестра исполняла в паре с гобоем тему первой любви в симфонии до мажор?

Она избалована и капризна, как прима оперного театра, и совсем недостойна такого красавца, как ты. Лучше брось её и уступи многоженцу роялю. Тому, что с флейтой играть, что скрипке аккомпанировать, давно без разницы!

Глупый барабан аж сразу потускнел, услышав такое про флейту с золотыми губками.

Он даже думать не захотел, зачем это вдруг толстая серая литавра оговаривает нашу флейту и какая ей в том выгода.

– А-а-а!!!.. – закричал он флейте. – Значит ты не чиста?! Значит все разговоры про золотые губки – это враньё?! Значит у тебя уже был дуэт с гобоем и тема первой любви в симфонии до мажор?!..

– При чём тут симфония? – отвечала ему удивлённая флейта. – Её ведь не только мы с гобоем, но и весь оркестр исполнял. К тому же гобой вообще-то давно и счастливо женат на арфе, в дуэтах с посторонними не замечен, и у него двое детей – скрипочка и кларнетик…

– А-а-а!!!.. – снова закричал барабан и ударил флейту своей палочкой по её золотым губкам. – Оказывается, ты только с виду хорошая и честная, а своими крашеными под золото губками переиграла все дуэты и перецеловалась с половиной оркестра?!..

Всхлипнула от незаслуженной обиды и боли наша флейта, развернулась, молча и не оправдываясь, и пошла домой в свой обитый бархатом кожаный футляр.

А барабан ещё пуще разошёлся и ну ей вслед кричать:

– Я этого так не оставлю!.. Я буду мстить!.. Я так отомщу, что тебя ни в один оркестр больше не примут!.. Будешь играть по подворотням и кабакам и торговать в полцены своими сомнительного сплава губками!..

Что тут было делать? Права оказалась мама-виолончель, когда говорила, что плохой музыкальный инструмент рано или поздно всё равно свою глупость и невоспитанность покажет, и лучше сразу от него отойти и не соблазняться на дешевый блеск его стразов.

Целый год не выбиралась обиженная флейта из своего футляра с мягким бархатным ложем, оплакивая свою горькую девичью долю.

Серенады петь ей уже не хотелось, в концертах выступать не хотелось тоже, ничто её в жизни больше не радовало, и даже оркестр с его симфониями опостылел.

Барабан со временем конечно же понял свою ошибку и жениться на интригантке литавре категорически отказался. Но мириться и снова с ним играть серенаду флейта всё равно уже не стала, предпочитая в свободное от работы время жить в своём кожаном с бархатом футляре.