— О! — обрадовалась она. — А я уж думала сама к тебе идти.

— Всегда рады, Фаина Степановна. Что это за срочность такая?

Она стала рассказывать — решили они установить машины в швальню, уж больно жалуются старики, что трудно сшивать овчины. Машины купить есть где, механика нет. Не поможет ли Павел?

Желаемое само валилось в руки. Но Павел чуточку покуражился:

— Не знаю даже, что и сказать. Хозяйство же… На все время нужно. Туда, сюда — и день прошел…

Но постепенно стал сдавать и под конец шуточкой, с неловким смехом, осведомился:

— Стоит ли хоть браться-то за это? Время…

— Да нам это пустяки! — оживилась, не поняв его, Фаина Степановна. — На машины деньги давно есть. А потом — окупятся.

Павел порозовел от неловкости, но от своего уже решил не отступать.

— Да, Фаина Степановна, — похохатывал он, — я о себе говорю. Мне-то там — хоть на пол-литра перепадет?

И сразу почувствовал: Фаина Степановна осеклась, прицелилась на него прищуренными глазами, но не долго, — сморгнула.

— Вот видишь, — и долго стряхивала с папиросы пепел, — а ведь тогда отказывался. Понравилось. Но не бойся — заплатим, не обидим. Я слышала — твоя-то и переезжать не хочет. Что же решили делать?

Павел покраснел мучительно, до слез. Не помнил, как и вышел. «Нет, к черту все! Не хватало еще… Позорище, стыд какой… Узнали бы ребята! Тьфу!»

Дома его ждала счастливая присмиревшая Пелагея. Едва дождалась.

— Ну, иди. Смотри, — сдержанно теплилась она радостью.

— Ох, отстань только от меня, — отмахнулся Павел. — Не до этого…

У нее испуганно остановились глаза.

— Да, Павлик, да что с тобой?

— И не спрашивай, и не лезь, — отворачивался он. — Тут сквозь землю бы провалиться!

Она убито опустилась на стул, закрыла лицо.

— А я-то думала… Старалась. Для себя, думаешь, все? Для тебя же, все как лучше хочешь.

— Слушай, ради бога, перестань! И так тошно.

— Ну вот…

— Хорошо, чего у тебя там?

Пелагея притихла, всхлипывая, рассказала, что давно уж собиралась прикупить вторую корову. Вот, купила… Вела, радовалась… Думала, что и он…

— Одна-то корова на мне была, другую на тебя записала бы… И налогу бы никакого не было. Так ты…

Павел только руками развел:

— Вот… — и не договорил, задохнулся, выскочил из комнаты. «Теперь только козы не хватает!»

В темном сарае стояла покупка — высокая, крупной кости корова, жевала сено. На скрип двери она повернула голову и равнодушно выкатила на Павла сверкнувший антрацитовый глаз — совсем не признала в нем хозяина. «Тут и не распутаешься… Коровы эти, курочки, козы. Насос еще… — со злостью вспомнил он недавние свои восторженные надежды. — Уж хоть бы затопляло, что ли, скорей!»

В комнате, подав ужинать, Пелагея подошла сзади, припала к его сердито сгорбленной спине.

— Все-то ты недоволен, Павлик, все дуешься… А ведь тут твоих денег ни копейки, свои выкладывала.

Павел бессильно опустил ложку.

— Да разве я об этом!

— Все я вижу, все знаю, — прошептала она, глотая слезы. — Отдам я тебе эти деньги. Вот наторгую и отдам. — И ушла в горницу, на постель — плакать на всю ночь.

Осунувшийся, небритый Павел ворочался во дворе артели — монтировал моторы. Нужно было заканчивать их установку — и к черту. Не рад был, что и связался. После ссоры с Пелагеей он ходил туча тучей. Приплюхался было пронзительный дед — подержать, подать что, — но Павел так рявкнул на него, что тот молча, балансируя костылем, удалился чуть ли не на цыпочках. Фаина Степановна все эти дни наблюдала за ним издали, с крылечка, словно догадываясь, что с ним происходит; не подходила. Только вечером, когда Павел наконец закончил опостылевшую установку моторов, она вышла, остановила его и молча подала деньги. Накинув на плечи старенький пиджачишко, Павел так же молча взял деньги и, не считая, сунул в карман.

Фаина Степановна долго смотрела ему вслед, потом неизвестно к чему произнесла:

— Ну, вот и еще один.

И по-женски пожалела Пелагею.

Павел, смутно решаясь на что-то окончательное, быстро шагал домой. Стешку он заметил еще издали и хотел разминуться с ней по другой стороне улицы. Было не до разговоров, не до зубоскальства. Но бойкая девка не постеснялась перейти дорогу.

— Уж не на свиданье ли опаздываешь?

Павлу ничего не оставалось, как остановиться.

— Чего тебе?

Стешка удивленно заиграла бровями:

— Ничего себе — хорош кавалер! Ты что, всех так встречаешь? У-у, какой злой! Павлик, ты чего? Тебе бы радоваться надо — с покупкой. Совсем куркулем становишься!

И умолкла, прикрылась рукой, испугавшись остервенело дернувшегося Павла.

— Я б тебе сказал!.. — выдохнул он, уничтожая ее бешеными глазами. — Взяли привычку!..

Пелагея стояла во дворе с ситом корок и голосисто звала гусей: «Тега, тега, тега…» Крупные, заматерелые за лето гуси вразвалку тянулись во двор. Старый гусак с костяной шишкой на клюве стал в самой калитке и о чем-то гортанно предостерегал проходившую мимо него стаю. Павел с ходу пнул гусака в бок, и тот отлетел, обиженно загоготал. Стая брызнула врассыпную.

Пелагея, бросив сито, кинулась к Павлу:

— Чего это он тебя? Уж не укусил ли? Да я его тогда…

Павел проскочил мимо.

— Никто меня не кусал. Отстань.

Скинув пиджак на ступени крыльца, он направился в огород, к колодцу — умываться.

— Господи, уж и гуси ему мешают! — горестно воскликнула Пелагея, собираясь заплакать.

Начерпав кадушку, Павел с наслаждением окунул голову. «Фу-у, дела… Вот и лето проходит, а искупаться так и не пришлось».

Над деревней показался самолет. С оглушительным треском он поплыл над самыми тополями, сделал над деревней два круга. Задрав мокрую голову, Павел смотрел на его зеленое брюхо, легкие крылья этажеркой и почти различил лицо летчика. Холодная вода текла Павлу за ворот, по груди.

На улице восторженно визжали ребятишки:

Самолет улетел к горам, потом вернулся снова, уже на порядочной высоте. Павел видел, как летчик прощально помахал рукой. Еще минута, две, и самолет стерся на блеклой синеве вечереющего неба — ушел, полетел в сторону широких дорог.

Павел насухо вытер голову и долго стоял, бездумно глядя под ноги. По двору беспризорно бродили гуси, обиженный Павлом гусак теребил валявшееся на земле сито — все добывал какую-то прилипшую корку. В сарае тихонько замычали непоеные коровы.

На улице Павел увидел разноголосую толчею баб и ребятишек; пронзительный голос покрывал все:

— А какой цель хотел ероплан? План. Да. Зачем? Чтобы зато… — что? — затоплять. Верно.

От этой группы, едва только Павел показался из ворот, отделилась неузнаваемая в сумерках фигура и направилась к нему. Когда она подошла поближе, Павел узнал Стешку.

— Слушай, — робко коснулась она его локтя, — ты чего сегодня рассерчал? Ведь честное слово…

— Ничего я не серчал, с чего ты взяла? — Павел недовольно дернул плечами. Стешка пошла рядом.

— Ты подожди, Павлик…

Он фыркнул:

— Вот Пелагея тебя увидит. Она тебе…

— Боялась я ее! — заносчиво вскинула голову Стешка.

— Смотри…

— Ну это ладно. Ты-то что — обиделся?

Павел усмехнулся. Спросил:

— Ты сестру там не видела? Хоть бы домой ее отпустили на денек.

— А кто ее держит? Сама старается. Анна у тебя правильный стала человек.

— Пусть хоть проститься придет. Теперь когда еще удастся.

Стешка насторожилась:

— Проститься? С кем? Павел, ты чего?

— Ладно, ладно, это я так.

— Да постой, куда ты? — Павел остановился. Стешка пыталась заглянуть ему в глаза. — Ну, перестань. Приходи сегодня в клуб. Танцы будут.

— Вот, вот, — издевался Павел. — Мне сейчас как раз только танцев не хватает.