– Отвезите их на берег. И повесьте обоих на рассвете. Мы немного отсрочим отплытие, дабы это послужило всем уроком.

Д’Обюссон удалился, сопровождаемый своим эскортом, за ним последовали шкипер и двое рыцарей, которые волокли осужденного генуэзца. Тафур, пошатываясь, добрался по коридору до каюты. Но уже на лесенке, ведущей вниз, его начала бить дрожь. Он прислонился к переборке, поискал глазами усыпанное звездами небо и вновь ощутил биение крови в висках. В распахнувшейся вокруг темноте ему привиделось окровавленное лицо генуэзца, молящего о пощаде.

Звезды на лампе кабинета померкли. Каноник Фичино дождался, пока язычок пламени свечи совсем угас, и позвонил в колокольчик. Тафур выпрямился на стуле, заслышав за дверью шаги. Некоторое время они сидели молча. Становилось холодно.

Внезапно в комнате стало светло от внесенного канделябра. Но на пороге стоял не паж, а казначей Веспуччи, и рядом с ним невысокий черноглазый юноша со смуглым лицом, отличавшимся надменными и одновременно резкими чертами. Он был в шапочке и коротком плаще – так ходили студенты во время карнавала. Фичино встал со своего места, чтобы представить вошедшего, но тот опередил его:

– Лоренцо Пьерофранческо де Медичи, к вашим услугам.

– Педро Тафур, к услугам вашей милости.

Тафур учтиво поклонился. Не таким он представлял себе знаменитого Лоренцо Великолепного. Он украдкой взглянул на юношу с ощущением, что где-то его уже видел. Каноник поспешил разъяснить возникшее недоразумение:

– Лоренцо Пьерофранческо – кузен Великолепного и его брата Джулиано. Узнав, что вы здесь, он пожелал познакомиться с вами.

Тафур снова поклонился, чувствуя себя неловко из-за того, что попал впросак. Кузен братьев Медичи, однако, не выглядел обиженным.

– Вы не первый, кто испытал подобное разочарование. – Он обернулся к Фичино и продолжил насмешливым тоном: – А вы забыли сказать, что я младший кузен Лоренцо и самый бедный среди внуков покойного Козимо. И что я предпочитаю Данте Вергилию. Наш радушный хозяин Фичино – мой наставник, синьор Тафур. И он время от времени старается унизить меня, дабы излечить от фамильной спеси.

Смех у него тоже был грубым, даже вульгарным. Однако взгляд был открытым и доверчивым. Он вел себя совершенно естественно, ибо был воспитан в условиях, позволявших не скрывать свои слабости. Пьерофранческо остановился перед свитком, развернутым на столе:

– Вижу, что мой учитель приобщил вас к своим древностям. Немногие удостаиваются такой чести, но должен вас предупредить, что теперь он не остановится, пока не сделает из вас праведника… Садитесь, садитесь. Вы не хотите предложить нашему гостю бокал вина, дорогой наставник? Не знаю, что он подумает о моих кузенах, если вы будете вот так держать его всю ночь, не давая даже утолить жажду. Да еще в таком холоде.

Веспуччи поспешил к дверям и, выйдя на галерею, прокричал что-то пажу, находившемуся во дворе. Тот явился с новым кувшином вина, сдобренного пряностями. Следом за ним двое слуг внесли жаровню, наполненную пылающими углями. Тафур одним глотком осушил свой бокал, и приятная теплота разлилась по всем его членам. Он уже согласился взяться за поручение Медичи при условии, что герцог ничего не будет иметь против. А раз так, то опасаться вина, предложенного каноником, не стоило.

– Итак? – Пьерофранческо тоже осушил свой бокал. – Вам уже рассказали о краске, служащей предметом моих терзаний?

Фичино бросил на Тафура косой взгляд, и тот понял его правильно. Он не должен ни единым словом обмолвиться о трактате Гермеса.

– Узнав о том, в какие края вы собираетесь отплыть, Пьерофранческо хочет дать вам небольшое поручение, – объяснил Фичино. – Он заказал картину Алессандро ди Филипепи, одному из самых выдающихся наших живописцев, но, к несчастью, для изготовления краски мастер нуждается в некоем пигменте, который нам не удалось найти в Италии. Америго полагает, что вы сможете без особых трудностей раздобыть его на Востоке.

Веспуччи покинул угол, где стоял рядом с канделябром:

– Во времена Империи мы могли бы обратиться с такой просьбой к одному из наших агентов в Византии, но теперь связь с ними почти полностью утеряна. Как вам должно быть известно, турки закрыли въезд в страну купцам-католикам…

С этими словами он приблизился к письменному столу, сжимая в правой руке мешочек из черного бархата.

– Не подумайте, что это мой каприз. – Пьерофранческо жестом остановил Веспуччи, намеревавшегося распустить завязки мешочка. – Флорентийские мастера изготавливают по меньшей мере три дюжины разных оттенков синего: кобальт, ультрамарин, индиго, лазурь… Но мой наставник упорно твердит мне, что только этот освятит мое счастье. Иногда я склоняюсь к мысли, что он просто желает продлить мои мучения.

Тафур обернулся к Фичино, ожидая новых разъяснений.

– Пьерофранческо решил жениться, и картина, о которой мы ведем речь, предназначена для его брачной опочивальни, – сказал каноник. – Он боится, что картина не будет закончена к сроку, но отказывается отложить свадьбу, как все мы ему советуем. Нетерпение гложет его.

Тафур разглядывал лежавший на столе мешочек, который был по-прежнему завязан. В душе у него снова возникло неясное предчувствие, и он искоса взглянул на Пьерофранческо. Не этот ли юноша играл на лире в окружении трех девушек? Но он же не мог увидеть его лица, поскольку музыканта скрывала ширма… Так где же он его видел? И вдруг перед его мысленным взором предстало другое видение. Ну конечно, он видел это лицо не в комнате, а во внутреннем дворике, это была статуя Эфеба, украшавшая фонтан Медичи, как две капли воды похожая на него. Фичино между тем продолжал рассказывать о загадочном пигменте:

– Это уникальный минерал, хотя, как и многие другие сокровища, гораздо больше он известен на Востоке, нежели у нас. На полотне с его помощью можно воссоздать особый тон, и именно этого эффекта хочет добиться маэстро Сандро для отдельных деталей своего произведения. Америго, может быть, ты позволишь нам полюбоваться им?

Веспуччи развязал тесемки и расправил бархатные складки на мешочке. Порошок поблескивал в пламени свечей, словно в его состав входили золотые крупинки. Все четверо погрузились в созерцание голубых, зеленоватых и серых вкраплений. Веспуччи первым оторвался от этого волшебного зрелища:

– Древние называли его цирконом. На Востоке он известен как камень путешественника, потому что для того, чтобы купить его, караванам приходилось совершать многодневные переходы. Согласно легендам, тот, у кого есть циркон, всюду будет желанным гостем.

Поиски этого камня, однако, требовали немалого упорства и настойчивости, ибо в некоторых местах Востока цирконом называли гиацинт – речной камень беловатого цвета, прозрачный или, напротив, красный с желтыми вкраплениями, происходивший из далекой Индии. Настоящий же циркон скрывался в недрах Востока, его таили в себе горы Персии и Анатолии.

Пьерофранческо взглянул на Тафура и состроил озабоченное лицо.

– Я начинаю подозревать, что вы тоже знаете толк в красках… И, наверное, тоже полагаете, что я должен отложить женитьбу из-за этой удивительной синевы? Мне кажется, что скоро она начнет мне сниться, настолько сильно мне хочется заполучить эту краску.

Тафур опустил глаза, боясь, что они выдадут его мысли. Он узнал бы этот странный порошок в самом отдаленном уголке земли.

– Нет, нет и нет! – Пьерофранческо не дал ему раскрыть рта. – Я не могу перенести нашу свадьбу. Это сильно огорчило бы Семирамиду и обидело бы всех Аппиани, равно как и прочие генуэзские семейства. Моя женитьба, дон Педро, дело государственной важности, хотя мой наставник и пытается доказать мне обратное.

Семирамида? Значит, невеста Пьерофранческо не та прекрасная девушка, которая обронила платок? Ее зовут Симонетта, а не Семирамида. У Тафура отлегло от сердца, и по телу разлилась блаженная теплота, как будто он снова выпил вина. Пьерофранческо с озорной улыбкой обратился к Фичино: