Вслед за чем достославный кади, ошеломленный, разразился рыданиями.

Рассказывают также, что кади Изуддин был против танцев и музыки, которые наводят на людей мистические состояния. Однажды Мевляна, сильно вознесшийся в духовном восторге, вышел из Семинарили в момент наивысшего подъема сокровенной музыки. Он пошел к кади и громко звал его, приглашая в собрание, где восхваляли Бога, и, подталкивая вперед, привел его в собрание тех, кто любит Господа, как и следовало поступать с человеком, если он непричастен мистическому опыту. Тотчас же он (кади) в порыве экстаза разорвал на себе одежды, и, подобно другим, зашелся мистическим пением, и заплясал, закружился кругом, и закричал в возбуждении; и кончилось тем, что он стал одним из лучших учеников Мевляны.

Так же рассказывают, что кади Конии, некто Изуддин, кади Амазии и кади Сиваса (все – мужи, благочестия и знания) однажды спросили у Мевляны, что такое его Путь, и он ответил: «Это и есть мой Путь, и просветление получит тот, кто ему следует», подразумевая, что метод его мистической практики – и есть путь, по которому могут идти другие и под его водительством стяжать для себя просветление; этим, на самом деле, он подчеркивал, что Суфийский Толк не имеет «учебников», и что мюрид, или духовный проводник, и есть тот, кто ведет учеников к оккультной цели. Все эти трое спрашивавших стали его учениками.

Далее рассказывают, что, когда кади Аданы построил мечеть и придал ей имя Мевляны, то другой кади попросил нашего Мевляну сказать слово после начальной молитвы в новой мечети, на церемонии открытия которой он роздал множество денег в знак своей щедрости. Мевляна произнес проповедь, где речь шла о некоей птице, что была лысой (и из этого образного иносказания вывел наглядный пример для слушавших). В завершении собрания великий святой Камалуддин превознес Мевляну за умелое повествование, поданное с такой тонкостью и тактом, что острота его не уязвила тех собравшихся, кто был лыс; ибо лысыми были оба кадия, и они руководили собранием, но ни один из них не почувствовал себя и в малой степени уязвленным.

Подобным образом рассказывают, что однажды Мевляна, идя по улице, услышал, как двое, занятые неистовой перебранкой, забрасывают друг друга скверными ругательствами. Мевляна слышал, как один из них говорил другому: «Скажи мне одно худое слово, я верну тебе тысячу таких же в ответ». Мевляна подошел к ним и сказал: «Давай, друг, обрушь свой гнев на меня, ибо, если ты бросишь мне тысячу ругательных слов, от меня не услышишь ни одного!» Итак, эти двое оказались пристыжены и помирились через это мудрое слово.

Повествуют затем, что Мевляна Шамсуддин Малти (да благословит Аллах его душу!) рассказывал, что однажды некий ученый муж пришел Мевляне со своими учениками под предлогом того, чтобы принести благие пожелания великому святому, но про себя также надеясь испытать знание Мевляны и задать ему которые вопросы. Школяры, конечно, изначально полагали, что все, чему можно научиться, они обретут «в лоне» собственного учителя, и хотели только попытать глубину достижений нашего Мевляны.

Мевляна, угадав их мотивы, приветливо встретил гостей и обратил к ним речи о различных предметах; и потом, имея привычку указывать то, на что хотел указать, он привел им образное иносказание о двух молодых богословах.

Один был ученым грамматиком, другой – лишь «путником» мистического пути, хотя и сведущим в обычном религиозном знании. Вместе они пошли прогуляться, и в разговоре тот, что не придавал слишком большого значения просто словам проговорил какое-то слово со слегка непривычной флексией. Грамматик принялся спорить, говоря, что, поскольку он больший знаток (а был он весьма надменен от своих познаний, приобретенных только из книг), то не допустит подобного словоупотребления. Долгое время они препирались, и ни тот ни другой не заметили сухого колодца, и грамматик провалился туда. Он стал упрашивать товарища его вызволить. Тот сказал, что вытащит, если только он бросит спорить, но грамматик и не думал сдаваться, и с упорством настаивал на превосходстве своих познаний. Другой попросту оставил грамматика там, где он был, и пошел дальше своей дорогой.

Излагая эту притчу, Мевляна сделал выразительное ударение на теме гордыни и бахвальства, и сказал: «Пока не уйдешь от этого "упорства" в самовозвышении, так и будешь оставаться в колодце темноты (темноты, зримой для других, но не для самого себя) – самоуправное эго сравнимо с тьмой колодца, куда провалился грамматик, и из этого состояния рождается излишнее чувство собственной значимости». Выслушав и оценив мистический смысл этого рассказа, гости изрядно впечатлились и стали учениками Мевляны.

Рассказывают также, что однажды собравшиеся в присутствии Мевляны воздавали хвалы правителю местности, некоему Мойнуддину, говоря, что в его правление каждый испытывал материальный комфорт и благополучие и что его щедрость была велика. Мевляна отвечал, что это правда, и правда стократ; но что у жизни есть и другая сторона (имея в виду, что простого физического руководства недостаточно, и что духовное предводительство имеет свое почетное место), и поведал историю.

Однажды караван паломников шел на поклонение в Мекку, когда верблюд одного дервиша, шедшего среди них, заболел; и что они только ни делали с ним, верблюд ни за что не подымался. (Дервишу, очевидно, предоставили ехать верхом из вежливости, своего вьюка у него не было), так что остальные, развьючив больного верблюда, распределили его груз между другими верблюдами и оставили того дервиша налегке (без верблюда). Мевляна сделал ударение на том, что каравану был нужен дервиш, и продекламировал следующие строки:

Рассказывают также, что однажды, когда Мевляна держал речь в семинарии, изъясняя глубокий смысл многих тайн, он вопросил свой класс, состоящий из школяров и собственных учеников, понимают ли они, почему в Святом Коране сказано: «Из всех криков рев осла наихудший»?

Мевляна сказал: «Большинство животных и тварей, издавая звуки, молятся и воспевают хвалу Богу: таков ор верблюда и верблюдицы, таково жужжание пчел, зудение осы; но не для этой цели ревет осел. Он подает голос только по двум поводам: когда оголодает и когда вожделеет случки. Так и человек, – добавил Мевляна, – в чьем сердце Божественная любовь не находит места. По сути, он – существо ничтожнее, чем осел». И он прочитал стихи:

Потом он рассказал историю о царе, который просил другого владыку прислать ему самое скверное из еды, человека наихудшего сорта и самое скотское из животных. Царственный его брат послал царю снеди с гнильцой, армянского раба и осла. В письме он привел стих из Корана, где говорится, что наихудший звук – это рев осла.

Повествуют также, что как-то Мевляна и его друзья направлялись к саду Чалиби Хисамуддина и Мевляна восседал верхом на осле. По поводу своего верхового животного он заметил, что следует святой практике езды на осле, поскольку на ослах ездили некоторые пророки – такие, как Сиф, Ездра и Иисус. Стих: