В человеческой психике больше всего изумляет вот что. При переходе от одного биологического вида к другому мы, как правило, наблюдаем плавную преемственность. Если же обратиться к нашей родословной, то у шимпанзе и гориллы много общего, и оба сходны с гиббоном. Их называют человекообразными обезьянами, или антропоидами, однако между ними и обычными обезьянами нет пропасти: и те, и другие одинаково раскачиваются на ветвях деревьев, хватаясь за них передними лапами.
А потом появились мы.
На первый взгляд, мы не то чтобы сильно от них отличаемся. Анализ белков крови указывает, что генетические различия между нами не превышают нескольких процентов. Своим внешним обликом мы в целом сходны с антропоидами, примерно так же питаемся, дышим, спим, перевариваем пищу и видим, но наши умственные способности попросту не сопоставимы. Мы живем совсем в другом мире – а шимпанзе в том, где жили наши далекие предки, добившиеся весьма немногого.
Сам по себе неодолимый разрыв между нами и шимпанзе ни у кого не вызывает сомнений. Удивительно другое: как нам удалось в эволюции психики настолько оторваться от наших предшественников? Почему человек не стал просто еще одним животным, чуть более приспособленным, чем шимпанзе, чуть более организованным, в том числе в социальном плане, чуть более мобильным и способным планировать свои действия? Почему мы настолько обогнали наших «соседей»? Чем подталкивалось развитие наших предков? Управлялось ли оно изнутри или снаружи, а может, его стимулировало общество? Кроме того, нам нужно принять во внимание, когда всё это происходило – во времена Homo Erectus, что-то вроде миллиона лет назад, два миллиона лет спустя после возникновения прямохождения и задолго до появления упорядоченного языка.
Мне кажется, что это крайне маловероятное и необъяснимое увеличение объема черепа прежде всего и породило мифы о Творении: что боги (подробности различаются) создали нас по своему образу и подобию, из воды и из глины. Или что мы пришельцы из космоса. Я не думаю, что эти объяснения порождены лишь нашей способностью к сочинительству: нет, они представляют собой общечеловеческую острую реакцию на кажущуюся невозможность появления человеческой психики.
Какие силы завели нашу психику столь далеко в развитии? Зачастую мы либо уходим от этого вопроса, либо принимаем сценарий по типу «Космической одиссеи 2001 года»: якобы нас оплодотворили пришельцы из космоса, которые и наделили человека высшим разумом. Я не специалист по космическим пришельцам и по всем этим загадочным бробдиньягским картинам на поверхности земли, видимым только с высоты птичьего полета, так что не берусь утверждать раз и навсегда, что внеземные цивилизации не вмешивались в нашу эволюцию. Кто их знает. Но их обсуждение выходит за рамки моей компетентности.
Когда я рос (и занимался изучением науки в конце 1950-х – начале 1960-х), основным стимулом к развитию мозга считалось создание каменных орудий. Однако развитие производства орудий замедлилось в длившуюся около миллиона лет эпоху Homo Erectus, когда развитие мозга носило буквально взрывообразный характер. А кроме того, вскоре обнаружилось, что шимпанзе тоже активно используют орудия, что сделало «орудийный» сценарий маловероятным.
Нельзя не упомянуть и очаровательный сценарий, остроумно названный по имени Оуэна Лавджоя9: согласно этому сценарию, прямохождение и удлинение периода детства привели к развитию привязанности, вслед за которой появились любовь и счастье. Благодаря этому особи мужского пола смогли охотиться и рыскать в поисках съестного вдали от дома, а потом приносить пищу домой женщине, что позволило ей заботиться о ребенке в течение более долгого периода созревания. Но как бы ни был привлекателен этот сценарий, данных о том, что наши предки уже в то время делились пищей, нет. Более того, десятилетие беспомощности, столь знакомое любому родителю и столь необходимое для того, чтобы большой мозг успел получить достаточное развитие во взаимодействии с внешним миром, тоже, судя по всему, представляет собой более позднее наше приобретение. Холли Смит из Мичиганского университета, проанализировав ход разрушения зубов, установила, что позднее созревание стало характерно для человека миллионы лет спустя.
Разнообразных сценариев более чем достаточно. Конечно, ключевым фактором в большинстве из них стало прямохождение, поскольку оно развязало нашим предкам руки, что способствовало охоте и последующему увеличению мозга. Охота, в свою очередь, требует отбора по способности к взаимодействию и общению с соплеменниками и ведет к существенному увеличению потребления мяса (главного источника белков).
Некоторые, в том числе Мэри Лики, полагают, что прямохождение понадобилось человеку прежде всего для того, чтобы совершать набеги на большие стада дичи во время её сезонных миграций и собирать падаль. Ничем не занятые передние конечности могли бы понадобиться для того, чтобы носить с собой молодняк, поджидая естественных несчастных случаев с изобилующей вокруг дичью. Однако исследование ископаемых зубов показывает, что едва ли австралопитеки и их ближайшие потомки ели больше мяса, чем современный шимпанзе.
А не так давно ученые вплотную обратились к исследованию роли нейрофизиологических механизмов бросания в развитии мозга. Способность выполнять быстрые и точные броски должна была иметь огромное значение для ранних охотников, сделавших ставку на богатую протеинами мясную диету, а не на сезонную растительную пищу.
Вывод о том, что ранние люди были способны к бросанию, можно сделать на основе анализа их орудий. У каменных топоров ашельской эпохи, датирующихся полутора миллионами лет назад и регулярно обнаруживаемых на стоянках Homo erectus, нет рукояток, зато они заострены со всех сторон, то есть приспособлены скорее для метания, а не для рубки. Они плоские, что повышает их аэродинамические свойства, и хорошо ложатся в ладонь. Если подбрасывать их вверх над головой, они годятся для охоты на птиц, а благодаря форме слезы при определенном способе броска отлично закручиваются в полете. И надо сказать, что занятие это весьма старо: еще два миллиона лет назад древнейшие люди возили с собой обработанные камни, чтобы использовать их в качестве первых орудий.
Не исключено, что нейрофизиологическими основами бросания и метания мы обязаны не мужчинам, а женщинам. Даже если первая значимая попытка целенаправленно бросить объект была совершена кем-то из гоминид или ранним человеком, у исходной способности совершить такой бросок – более глубокие корни. Эволюционные основы бросания – скорее всего, быстрая последовательность мышечных движений, стоящая за способностью шимпанзе колоть орехи.
А более 92 % шимпанзе, ловко наносящих колющие удары, – самки. Именно самкам лучше даются такие удары – а следовательно, они лучше колют орехи. Самки не наносят себе при этом телесных повреждений, что случается с самцами, и справляются с более крепкими орехами. Ранние гоминиды, по всей видимости, обрабатывали свои первые орудия так же, как кололи орехи. И хотя за развитие нейрофизиологических механизмов этого навыка ответственны самцы, основы его были заложены, скорее всего, самками.
Кроме того, самки шимпанзе посвящают больше времени, чем самцы, ловле термитов, за которыми охотятся с помощью очищенной от листьев палочки, погружаемой в термитник. Хотя подготовкой таких палочек самки и самцы занимаются поровну, самки чаще используют эти «орудия».
Освоение бросания камней стало результатом неврологических изменений в мозге, а скорее всего, подлило масла в огонь естественного отбора. Чтобы за отведенное время кинуть камень в два раза дальше, нужно принять соответствующее решение примерно в восемь раз быстрее. Чем больше нейронов задействовано в обеспечении движения, тем быстрее и планомернее оно выполняется. Повышение точности бросков требовало всё большей и большей синхронизации нервных клеток. Поэтому отбор вёл к формированию мозга, способного к параллельной обработке информации, благодаря которой улучшается временная синхронизация и увеличивается количество нейронов в важных структурах.
