– три различных процесса сосуществуют, и мысль, связанная с ними, не является ни одной из трех мыслей, которую они бы произвели, если бы каждый из этих процессов протекал по отдельности. Но какой бы именно ни оказалась эта четвертая мысль, она непременно должна быть хоть в чем-то похожей на каждую из трех других мыслей, чьи нервные пучки участвуют в ее порождении, хотя бы в фазе быстрого затухания. ‹…›

Явления избирательного внимания и сознательной воли – явные примеры этой деятельности выбора. Но далеко не все знают, насколько неустанно она участвует в действиях, которые обычно не называют этим именем. Акцентуация15 и эмфаза16 присутствуют во всяком восприятии. Невозможно беспристрастно отдавать свое внимание разным впечатлениям. Из монотонной последовательности звуковых тактов возникают ритмы: то один, то другой, в зависимости от ударений, которые мы ставим на различных тактах. Простейшим из таких ритмов является двойной: тик-тaк, тик-тaк, тик-тaк. Точки, рассеянные по поверхности, воспринимаются рядами и группами. Линии расходятся, образуя различные фигуры. Постоянные различия между тем и этим, здесь и там, сейчас и тогда в нашем сознании есть результат того, что мы делаем то же избирательное ударение на отдельно взятых частях места и времени.

Но мы не просто выделяем ударением вещи, соединяя одни и разделяя другие. Мы, фактически, отбрасываем большую часть того, что перед нами. Позвольте мне кратко продемонстрировать, как это происходит.

Для начала: что такое наши чувства, как не органы отбора? Из бесконечного хаоса элементарных движений, из которых, как учит нас физика, состоит внешний мир, орган каждого чувства отбирает движения, происходящие в определенном диапазоне скоростей. Он реагирует на них, совершенно не замечая остальные, словно их не существует в природе. Тем самым он выделяет определенные движения, для которых объективно не имеется веских оснований; ибо, по словам Ланжа (Lange), нет причин считать, что промежуток в Природе между самыми длинными звуковыми волнами и самыми короткими тепловыми волнами является таким же резким разрывом, как разрыв, данный нам в ощущениях; или что разница между фиолетовыми и ультрафиолетовыми лучами имеет хоть какое-то объективное значение, которое субъективно выражает разница между светом и тьмой. Из еле различимого, кишащего континуума, лишенного отличий и выразительности, наши чувства, обращая внимание на одно движение и игнорируя другое, создают для нас мир, полный контрастов, ярких акцентов, резких перемен, живописного света и тени.

Если ощущения, получаемые нами от данного органа, обусловлены отбором, осуществляемым устройством окончаний данного органа, то Внимание, с другой стороны, из всех полученных ощущений выбирает некоторые, достойные быть отмеченными, и подавляет все остальные. Без специальной тренировки мы даже не знаем, в каком глазу у нас возникает изображение. Люди столь невежественны в этих вопросах, что можно быть слепым на один глаз и так и не узнать об этом.

Гельмгольц говорит, что мы замечаем лишь те ощущения, которые символизируют для нас вещи. Но что такое вещи? – Мы еще не раз убедимся, что они – ничто иное, как особые группы ощущаемых свойств, которые вызывают у нас практический или эстетический интерес, поэтому мы называем их именами существительными и возвеличиваем их, наделяя исключительной независимостью и достоинством. Но само по себе, вне моего интереса к нему, какое-нибудь облако пыли в ветреный день – такое же особое явление и заслуживает или не заслуживает особого имени, как и мое тело.

Что же происходит потом с ощущениями, полученными нами от каждой отдельно взятой вещи? Разум снова производит отбор. Он выбирает определенные ощущения, представляющие вещь наиболее верно, считая остальные ощущения мнимыми, меняющимися под воздействием сиюминутных обстоятельств. Таким образом, столешница моего стола именуется прямоугольной, но только относительно одного из бесконечных ощущений, которые испытывает сетчатка, остальные суть ощущения двух острых и двух тупых углов; эти последние я называю видом в перспективе, а четыре прямых угла – настоящей формой стола, и возвожу признак прямоугольности в сущностное свойство стола в соответствии со своими эстетическими представлениями. Примерно также действительной формой круга считается то ощущение, которое возникает, когда направление взгляда является перпендикуляром, опущенным в ее центр; все другие ощущения суть знаки этого ощущения. Подлинный пушечный залп – это ощущение, производимое пушкой, когда ухо находится рядом. Подлинный цвет кирпича – это ощущение, производимое им, когда глаз смотрит прямо на него вблизи, не при солнечном свете, но и не в полумраке. При других обстоятельствах он даст нам другие ощущения цвета, которые будут лишь знаками этого; тогда он покажется нам более розовым или черным, чем в действительности. Читатель не знает ни одного предмета, который он не представляет себе по преимуществу, например, в характерной позе, обычного размера, на обычном расстоянии, стандартной расцветки и т.д. Но все эти сущностные характеристики, создающие подлинную объективность вещи и противоположные так называемым субъективным ощущениям, которым она может поддаться в определенный момент, не более чем ощущения, как и эти последние. Психика выбирает по своему усмотрению и решает, какие именно ощущения считать более подлинными и вескими, чем все остальные.

Таким образом восприятие включает двойной отбор. Из всех существующих ощущений мы, прежде всего, замечаем те, что обозначают отсутствующие; а из всех отсутствующих ощущений, предполагаемых по ассоциации, вновь избираем те немногие, что символизируют объективную реальность par excellence17. Трудно найти лучший пример усердного отбора.

Эта усердная способность имеет дело с вещами, которые даны в восприятии. Эмпирическое мышление человека зависит от вещей, в отношении которых у него есть чувственный опыт, но то каким будет этот опыт в большой мере определяется навыками внимания. Он может сотни раз сталкиваться с каким-нибудь предметом, но если он его упорно не замечает, нельзя сказать, что этот предмет стал частью его опыта. Все мы видим тучи мух, мотыльков и жуков, но кому, кроме энтомолога, они говорят что-то определенное? С другой стороны, предмет, встретившийся раз в жизни, может оставить неизгладимый след в памяти. Скажем, четверо отправляются в путешествие по Европе. Один привезет домой яркие впечатления о костюмах, красках, парках, видах, памятниках архитектуры, картинах и скульптурах. Другой не обратит на них внимание, их место займут расстояния и цены, народонаселение и канализация, дверные и оконные замки и другие полезные статистические сведения. Третий представит богатый отчет о театрах, ресторанах и общественных балах, а четвертый, охваченный субъективными переживаниями, назовет лишь несколько мест, которые он проезжал, не более. Из этого обилия объектов каждый отобрал те, что соответствовали его личным интересам и тем самым составили его опыт. ‹…›

Если теперь мы перейдем к эстетике, наш принцип будет еще более очевиден. Как известно, художник отбирает детали, отвергая все тона, краски, формы, не гармонирующие друг с другом и с его замыслом. Это единство, гармония, «сближение характеров», делающие произведения искусства выше произведений природы, достигается благодаря удалению (элиминации). Подойдет любой природный объект, если художник сумеет воспользоваться одним из его характерных свойств и устранить все случайные детали, не сочетающиеся с ним.

Оглядывая этот обзор, мы видим, что мышление на каждой его ступени представляет собой что-то вроде театра одновременных возможностей. Сознание сопоставляет их друг с другом, отбирает одни и устраняет все остальные с помощью усиливающего и подавляющего фактора внимания. Высочайшие и искуснейшие произведения ума отфильтровываются из данных, отобранных более примитивной способностью из массы, предложенной способностью ниже этой, а эта масса, в свою очередь, была отсеяна из еще большего по объему и более простого материала, и так далее. Короче говоря, ум обрабатывает полученные данные, подобно тому, как скульптор обрабатывает глыбу камня. В каком-то смысле статуя была извечно сокрыта в нем. Но рядом с ней находилось и тысячи других скульптур, и мы должны благодарить скульптора за то, что он извлек эту единственную из тьмы остальных. Точно так же мир каждого из нас, как бы ни отличались наши представления о мире, таится в первозданном хаосе ощущений, который дал материал для размышлений всем нам. Мы можем с помощью рассуждений раскрутить все вещи назад к сплошному и черному неразрывному пространству и движению вихрей атомов, которые наука называет единственным реальным миром. Но тот мир, который мы чувствуем и населяем, будет таким, каким наши предки и мы, постепенно накапливая опыт отбора, извлекли на свет божий, как скульпторы, отсекающие ненужные куски от данной породы. Другие скульпторы – другие статуи из того же самого камня! Иные умы – иные миры из того же однообразного и невыразительного хаоса! Мой мир – лишь один из миллиона столь же встроенных, столь же реальных для тех, кто может их извлечь (абстрагировать). Сколь же различными должны быть миры в сознании муравья, каракатицы или краба!