- Засудят меня теперь!..
- Разберутся... - успокаивала его Екатерина Петровна, но по лицу ее было видно, как она встревожена.
- Стукнул и стукнул! - вдруг заявила Глаша и отбросила рукой волосы со лба. - Наверняка контра!
- Во! - оживился Федор. - Бежал ведь он...
- Ну, бежал? И что? - строго сказала Екатерина Петровна, но смотрела не на Федора, а на Глашу. - А если он за доктором бежал? Если несчастье у него дома и он документы впопыхах не взял? Стрелять в него сразу?
Она покачала головой, больше на Глашу не глядела. Только горько повторила:
- "Стукнул и стукнул"... Это надо же! Чтоб в такие годы и так про смерть...
Долго молчала, потом с надеждой спросила у Федора:
- Может, он живой? А, Федя?..
Федор горестно покачал головой:
- Нет, тетя Катя... Начисто я его срезал.
И закрылся ладонями, вспомнив лицо убитого.
- А Степан где? - погладила его по голове Екатерина Петровна. - К тебе вроде пошел?
- Не видел я его... - вздохнул Федор. - Ничего я не видел... Бежал, и все!..
Степан услышал выстрелы, когда шел к переезду, но ему показалось, что стреляют у завода, и он повернул туда.
Караульный издали крикнул ему:
- Стой! Стрелять буду!
- Свои! - отозвался Степан, вгляделся в караульного и спросил: - Ты, что ли, Василий?
- Я, - отозвался караульный. - Степан?
- Ага... - подошел к нему Степан. - У вас стреляли?
- Нет, - покачал головой караульный. - Кажись, у переезда.
- А я-то дурак! - стукнул кулаком по колену Степан.
Он повернулся и побежал в темноту.
- Там кто в патруле? - крикнул ему в спину караульный.
- Федька!.. - на ходу ответил Степан.
У переезда Федора не было, и Степан побежал через пустырь к баракам. Потный и растрепанный пробежал по коридору, толкнул дверь и, тяжело дыша, остановился на пороге. Увидел Федора и опустился на стул.
- Живой? - спросил он, вытирая фуражкой мокрое лицо.
- Я-то? - шмыгнул носом Федор.
- Ты-то! - сердито передразнил Степан. - Стрелял?
- Ага... - виновато кивнул Федор.
- Сколько раз говорено - не палить зря! - Степан хотел для важности встать, но сил не было, и он остался сидеть, только откинулся на спинку стула. - Панику наводишь?
- Ты, Степа, зря не шуми, - подошла к нему Екатерина Петровна. Узнай сначала, в чем дело.
- Я не зря, а поскольку этого требует революционный порядок, ответил Степан. - Лишнюю панику пресекаем в корне. А в чем дело?
- Человека он убил, - тихо сказала Екатерина Петровна.
- Ну?! - испугался Степан и обернулся к Федору. - Насмерть, что ли, убил?
Федор ничего не ответил, только опустил голову.
Степан растерянно молчал, потом шепотом спросил:
- Как же ты его?
- Бежал он... - начал Федор и захлюпал носом.
- Не реви! - встал Степан. - Обыскал убитого?
- Нет... - замотал головой Федор. - Боязно мне.
- Предрассудок! - решительно заявил Степан, осекся и посмотрел на Глашу.
Она сидела в углу тихая, как мышь, и глаз не поднимала.
Степан прошелся по комнате, будто раздумывая, что делать дальше, а на самом деле, чтобы оказаться поближе к Глаше, остановился рядом с ней и спросил у Федора:
- Где шапку-то потерял?
- Шапку? - только сейчас обнаружил пропажу Федор. - Не знаю... Когда бежал, наверно...
- Ладно, пошли! - распорядился Степан.
- А может, ты один?.. - робко попросил Федор.
- Нет... - покачал головой Степан и честно признался: - Одному боязно.
Он опять посмотрел на Глашу, но та по-прежнему сидела не поднимая глаз. Степан помрачнел, шагнул к двери и распорядился:
- Пошли давай!
Федор с надеждой поглядел на Екатерину Петровну, но она строго сказала:
- Иди, Федя.
Федор вздохнул и пошел за Степаном.
Екатерина Петровна прикрыла дверь, постояла у окна, пытаясь разглядеть их в темноте, и обернулась к Глаше:
- Что глаза прячешь? Ушел он, Степка твой... Смотри-ка, застыдилась! - И вдруг, заподозрив нехорошее, мучительно покраснев от неловкости, но не в силах удержаться, грубовато спросила: - Или чего зазорное сделала?
Глаша непонимающе раскрыла глаза, потом побледнела так, что Екатерина Петровна испугалась, и срывающимся голосом сказала:
- Напрасно вы про меня так... Уж кому-кому... Вам бы призналась...
Екатерина Петровна метнулась к ней, прижала ее голову к груди, то ли чтобы приласкать и извиниться, то ли чтобы Глаша не увидела ее смятенного лица. Под ее руками ослабели напряженные Глашины плечи, а Екатерина Петровна все поглаживала ее короткие волосы, не давала ей поднять головы, чтобы успеть справиться с собой. Потом облегченно вздохнула, вытерла пальцем уголки глаз и тихонько спросила:
- Чего ж тогда стыдишься?
Уткнувшись ей в колени, и оттого неразборчиво, Глаша сказала:
- Боюсь.
- Чего боишься-то?
- Разговаривать с ним боюсь, - подняла голову Глаша. - Глянет в глаза, а у меня все как на ладошке. Страшно!
- Да чего страшного-то, дуреха? - улыбнулась Екатерина Петровна. - Ну и откройся ты ему, облому, раз сам не понимает. Им, мужикам, всегда невдомек.
- Нет, тетя Катя, я по-другому думаю... - Глаза у Глаши блеснули, она обхватила руками колени, согнула спину и, покачиваясь на табурете, заговорила быстро и горячо: - В бой я хочу вместе с ним пойти, рядом! Пули свистят, снаряды рвутся, знамя наше красное развевается, а мы идем вперед, весь наш отряд комсомольский! И если какая шальная пуля Степе предназначена, я ее на себя приму. А умирать буду, скажу: люблю, мол... Не жалей, не плачь!
Она жалостливо шмыгнула носом, тряхнула короткой челкой, подумала немного и решила:
- Нет, лучше не умирать! Разгромить бы белых в этом бою, подошел бы ко мне Степа и сказал: "Молодец, Глафира! Полюбил я тебя за твою храбрость". Тут бы я ему и открылась...
Поглядела сбоку на Екатерину Петровну и спросила:
- Смешно вам, тетя Катя, да?
- Да нет... - задумалась Екатерина Петровна. - Я ведь почему улыбнулась? У нас с Иваном Емельяновичем почитай так и вышло. Вроде как у тебя задумано... В пятом году казаки демонстрацию разгоняли, а Ваня мой знамя нес. Мы тогда только познакомились, про любовь у нас и слова сказано не было. Я вижу, на него казак наезжает, уже нагайкой замахнулся. Словно кто подтолкнул меня, не помню, как перед ним очутилась. Ну, весь гостинец на себя и приняла...
