Папа иногда приезжает, да. Мама – никогда. Я такой и запомнил ее, какой она была в то утро, когда ушла на работу и не вернулась – в белом плаще и яркой косынке на шее. Она пахла весенними духами и улыбалась. Я никак не пойму: она же знала, что больше не придет никогда? Или она встретила кого-то там позже, по дороге на работу? Или вечером, когда спешила с работы домой? Вот она зашла в гастроном, купила килограмм сосисок и батон, огурцов для салата и пачку чая. Немного постояла в очереди к кассе, расплатилась, стала выходить из гастронома с покупками, и тут – бац! – навстречу ей кто-то там ошеломляюще красивый и с цветами. Он ей сразу и сказал – «позвони домой, что больше не придешь и уезжаешь в другой город».

Она позвонила, а потом они наши сосиски съели.

Наверняка так всё и произошло. Я даже уверен в этом – ведь не было дня, чтобы я не представлял себе эту историю во всех подробностях. Иногда я вижу, как кто-то там распыляет вокруг мамы волшебные духи, не весенние, как она любит, а какие-нибудь жаркие, летние, и она забывает, что на свете есть мы с Владиком.

А иногда мне всё представляется совсем без волшебства, и тогда вокруг мамы и кого-то там идет противный, серый, склизкий дождь.

Да я, в общем, совсем привык. Бабушка у меня молодая, веселая и быстрая. Но не настолько молодая, как мама, и совсем не такая веселая, как папа. Совершенно по-другому.

И еще я до мурашек соскучился по Владику. Он же мой близнец, в конце концов! Хотя и младший.

Моя мечта похожа на бабушку. Не на мою, конечно, потому что моя бабушка никогда не надевает то, что полагается пенсионерке с двумя внуками, – платок там или халат в цветочек. Моя бабушка занимается йогой и рисует городские пейзажи. И ее никто никогда не называл просто по отчеству, как нашу консьержку – Петровна.

Зато мою мечту, если бы она ненадолго превратилась в человека (пока я сплю, например), можно было бы звать по-простому – Ивановна. Потому что она – матрешка, которую бабушка хранит в серванте. Когда бабушка уходит в магазин или к соседке, я достаю Ивановну и разговариваю с ней. Всё равно она никому никогда не скажет, о чем мы шептались, – все слова проникают внутрь, проходят сквозь семь матрешек и прячутся в сердце самой маленькой.

Там и моя мечта хранится.

По-хорошему, в моем возрасте уже пора мечтать о будущей профессии. Но тут загвоздка в том, что мне нельзя ошибиться. Ведь в будущем я стану преуспевающим, богатым и знаменитым, может быть, даже красивым, и Владик, мама и папа, узнав об этом, снова соберутся в семью, простят друг друга, и мы опять обязательно заживем впятером, а не вдвоем, как сейчас, хотя мне с бабушкой хорошо, даже иногда великолепно.

Как человек выбирает профессию? Берет список из нескольких тысяч работ, читает. Потом вычеркивает те, которые уж совсем никуда. Мне, например, вряд ли когда-нибудь светит стать спортсменом, так что уже легче. После вычеркивания остается тысяча. Тоже много. Из этой тысячи нужно вычеркнуть не очень престижные и малооплачиваемые. Мне, как мужчине, это важно – мне же потом семью кормить все-таки. Остается гораздо меньше – допустим, восемьсот. И среди них нужно отыскать те, которые тебе нравятся больше других в списке. Не президент там Газпрома или актер театра и кино, а те работы, которые получатся у тебя лучше всего.

У меня лучше всего получается готовить еду. Не знаю, может, у меня талант. Даже Юлька заметила. «Вот окончу школу, – говорит, – и буду в твоем ресторане обедать. Будешь меня кормить, Веревкин?» И смеется. Как всегда, смеется и щурит свои глаза непонятного цвета.

Бабушка тоже недалеко ушла. Всё время как бы изумляется: «Неужели, Константин, ты действительно собираешься стать поваром? У нас в роду не было никого, кто хотел бы с утра до вечера стоять у плиты». И по всему видно, что повар для нее – профессия скучная и малопочетная. Она бы ее вычеркнула в первую очередь.

Но при этом в корзине, которую мне подарили на день рождения «от семьи», я нашел большую книгу рецептов Джейми Оливера.

С тех пор, как наша семья уменьшилась до двух человек, день рождения у меня начинается одинаково: я просыпаюсь, а у кровати стоит большая корзина с подарками. На каждом подарке подписано «от папы», «от мамы», «от Владика» – но, конечно, я давно догадался, что на самом деле все эти подарки от бабушки. На Джейми Оливере было по-честному написано – «от бабули». Видимо, она понимала, насколько Джейми Оливер круче бинокля и микроскопа вместе, и не смогла подписаться не своим именем.

Джейми Оливер – мой кумир. У него всё здорово получается, а главное, быстро. Когда я впервые увидел его передачу по телевизору, мне показалось, что я с третьего этажа мгновенно переселился на сто третий.

Может быть, если бы вместо дяди Игоря к нам неожиданно пришел Джейми Оливер, я бы и ему рассказал всё как есть. Он бы точно понял.

Когда я о своей мечте думаю, всегда о Владике вспоминаю. Как ни посмотри, а все-таки мы очень похожи. Во всяком случае, были похожи лет до четырех, а как сейчас, не знаю.

Он ведь тоже до трех лет совсем не ходил, и все думали, что он будет как я, но мне кажется, он притворялся из солидарности – мы же близнецы. Просто не хотел, и всё. А потом устал, наверное, ждать, когда его старший брат пойдет, и перестал притворяться. Я всего этого совсем не помню, но почему-то уверен, что так и было.

Бабушка говорит, что до трех лет он сидел под табуреткой в кухне. Каждое утро заползал под нее и там жил: играл, смотрел мультики, ел, разговаривал оттуда со мной и со взрослыми. А когда ему исполнилось три – вот прямо чуть ли не в наш день рождения, – вылез и пошел. Все, конечно, страшно обрадовались. И стали надеяться, что со мной тоже случится чудо. Хотя все доктора сразу сказали, когда я только родился, – надежды нет. Скажите спасибо, что мозги в порядке.

Я даже не обижаюсь, в конце концов, у меня есть брат-близнец, и он сейчас где-то бегает за нас двоих. Но однажды мне попалась книжка, в которой герой выбежал из квартиры на лестничную клетку, вскочил на перила и лихо съехал по ним вниз. Вот это меня почему-то зацепило. Сотни героев в сотнях книжек с утра до ночи гоняют мяч, бегают кросс, лазают по деревьям, делают ногами уйму невероятных и часто совершенно бессмысленных с точки зрения использования этих самых ног вещей, но эти перила в меня прямо врезались. Я потом даже неделю ничего не читал – вдруг и там тоже кто-то едет по перилам вниз.

Если бы я мог пообщаться с Владиком, я бы обязательно уговорил его научиться съезжать по перилам. Мне и вправду кажется, что это ужасно важно. Юлька бы тогда поняла, какой я на самом деле. И уже больше не делала бы вид, что меня нет.

Бабушка, когда я завел беседу на эту тему, и слушать не стала. Хотя обычно она до ужаса терпелива ко всякой болтовне – сказываются занятия йогой. Она много слушает и мало говорит. Зато всегда в точку. А когда я сказал про перила, она вдруг перебила меня и начала, глядя мне прямо в глаза, убеждать:

– Тебе это не нужно! Не нужно, понимаешь? Ты и без этой езды по перилам самый лучший внук на свете! Это я тебе точно говорю, Костя, ты меня знаешь, я никогда не вру! Подумаешь! Да я сама в детстве пробовала по перилам скатиться!

– И как? – не выдержал я.

– Да никак, – досадливо отмахнулась бабушка. – Отбила только себе всё. И сразу решила: больше – никогда! И тебе не советую.

Так я в первый – и единственный – раз узнал, что я – лучший внук на свете. Бабушка всегда разговаривает со мной так, как будто не знает, что я не могу ходить. Как будто это только всем кажется – всем, кроме нее. Это, наверное, на нее так занятия йогой действуют. Иначе как это объяснить? Она же не слепая.

Если бы я точно знал, что мечтать можно о нескольких вещах одновременно, я бы много чего задумал. Например, я бы ужасно хотел, чтобы Алексей Иванович однажды взял да и поставил мне настоящую, полновесную, заслуженную пятерку. Мы с бабушкой тогда, наверное, устроили бы себе грандиозный праздник: испекли бы огромную пиццу, сделали лимонад и валялись на диване, как будто у нас других дел нет. И за уроки я бы в этот день вообще не садился.