– Вы действовали совершенно верно, дорогой мой Норрис. – Казалось, что-то в рассказе Артура изрядно его позабавило.

Артура словно за ушками почесали.

– Товарищ Брэдшоу оказал мне неоценимую помощь.

– В самом деле?

Байер и не подумал спрашивать, какую.

– Вы интересуетесь нашим движением?

Его глаза в первый раз за все это время цепко прошлись по мне. Нет, впечатления на него я не произвел. Но и отбраковывать меня с порога он тоже не собирался. Молодой буржуазный интеллектуал, подумал он. Энтузиаст, до определенных пределов. Образован, в определенных пределах. Если говорить с ним, попутно переводя сказанное на язык его класса, можно рассчитывать на вполне здравую ответную реакцию. Может принести определенную, не слишком значительную пользу: всякий человек хоть на что-нибудь, да сгодится. Я почувствовал, как заливаюсь краской.

– Я бы хотел помочь вам, если бы знал, как, – сказал я.

– Вы говорите по-немецки?

– Он прекрасно говорит по-немецки, – тут же встрял Артур, похожий на беспокойную мамашу, которая пытается отрекомендовать своего сына главе университетского колледжа. Байер улыбнулся и оглядел меня еще раз:

– Ну что ж.

Он порылся в бумажных залежах на столе:

– Есть одна работа, для которой вы вполне бы могли сгодиться. Вот это нужно будет перевести на английский. Сможете? Это отчет о нашей деятельности за прошлый год. Впрочем, сами увидите. Заодно получше разберетесь в том, чего мы добиваемся. Я думаю, вас это заинтересует.

Он вручил мне толстую пачку бумаги и встал из-за стола. Ростом он был даже меньше, а в плечах – шире, чем показался мне тогда на сцене. Он положил руку Артуру на плечо.

– Все, что вы мне рассказали, – крайне интересно. – Он пожал нам обоим руки и расцвел широчайшей – прощальной – улыбкой. – А вы уж будьте добры, – шутливо добавил он, обращаясь к Артуру, – не втягивайте молодого человека в ваши темные дела.

– Нет, что вы, уверяю вас, мне бы такое и в голову не пришло. Его безопасность и благополучие мне дороги почти так же, как мои собственные, – хотя, конечно, в несколько меньшей степени… Ну, ха-ха-ха, не стану больше отнимать у вас вашего драгоценного времени. До свидания.

Разговор с Байером вернул Артуру приподнятое состояние духа:

– Вы произвели на него благоприятное впечатление, Уильям. Нет-нет, уж вы мне поверьте. Я это сразу понял. А он по части человеческой природы тот еще дока. Мне кажется, ему понравилось, как я вел себя на Александерплац. Как вы считаете?

– Наверняка понравилось.

– Вот и мне так показалось.

– А кто он вообще такой? – спросил я.

– Я сам почти ничего о нем не знаю, Уильям. Слышал, что начинал он как химик-исследователь. Не думаю, чтобы родители у него были из рабочих. По нему не скажешь, ведь правда? В любом случае его настоящая фамилия никак не Байер.

После этой встречи мне захотелось увидеться с Байером еще раз. С переводом я покончил быстро, как только смог, выкраивая время в перерывах между уроками. Ушло на это два дня. Рукопись представляла собой отчет о целях и обстоятельствах осуществления ряда забастовок, а также о мерах, принятых для обеспечения семей бастующих одеждой и продовольствием. Главную трудность представляли многочисленные и постоянно встречающиеся в тексте аббревиатуры, начальные буквы каких-то причастных к делу организаций. Поскольку я понятия не имел, как большая часть этих организаций называется по-английски, придумать, как и чем заменить эти аббревиатуры, я тоже был не в состоянии.

– Это не так уж и важно, – ответил Байер, когда я задал ему этот вопрос. – Мы сами доведем все, что нужно, до ума.

Было в самом его тоне что-то неуловимо для меня унизительное. Рукопись, которую он дал мне для перевода, не представляла ровным счетом никакой важности. Вероятнее всего, ее даже не станут отправлять в Англию. Байер дал ее мне вместо игрушки, чтобы избавиться от назойливого и бесполезного для дела восторженного юноши как минимум на неделю.

– Ну как работа, заинтересовала? – продолжил он. – Рад. В наши дни каждый человек обязан быть в той или иной степени осведомлен об этой проблеме. Вы читали что-нибудь у Маркса?

Я ответил, что как-то раз пытался продраться через Das Kapital.

– Ну, для начала это слишком. Попробуйте начать с «Коммунистического манифеста». И с некоторых брошюр Ленина. Погодите, я вам сейчас достану…

Он был само дружелюбие. И совсем не спешил от меня отделаться. Неужто у него и вправду не было на сегодняшний вечер никаких более важных дел? Он спросил меня об условиях жизни в лондонском Ист-Энде, и я попытался восстановить в памяти впечатления, оставшиеся с тех пор, как три года тому назад я прожил там несколько дней в, так сказать, познавательных целях. Его внимание уже само по себе льстило и рождало ответную потребность быть полезным. Почти все время говорил я, а он меня слушал. Получасом позже, когда с книгами и еще одним переводом под мышкой я совсем было собрался попрощаться, Байер внезапно задал мне вопрос:

– А вы давно знакомы с Норрисом?

– Уже больше года, – машинально ответил я, не успев сообразить, к чему, собственно, меня об этом спрашивают.

– В самом деле? И где вы познакомились?

На сей раз особенности его интонации от моего внимания не ускользнули. Я пристально посмотрел на него. Но в этих необычайных глазах не было ни тени подозрительности, ни тени угрозы или лукавства. С мягкой улыбкой на лице он просто сидел и ждал моего ответа.

– Мы познакомились в поезде, по пути в Берлин.

Во взгляде Байера мелькнула тень удивления. И с обезоруживающей, мягкой прямотой он спросил:

– Вы с ним действительно близко дружите? Вы часто видитесь?

– Да. Очень часто.

– У вас, должно быть, не слишком много друзей-англичан здесь, в Берлине?

– Да, конечно.

Байер с серьезной миной кивнул. А потом встал из-за стола и протянул мне руку:

– Мне пора. Работа. Если захотите о чем-нибудь мне рассказать, пожалуйста, не стесняйтесь, приходите в любое удобное для вас время.

– Большое спасибо.

Ну вот все и прояснилось, думал я, спускаясь по замусоренной лестнице. Никто здесь и не думал доверять Артуру. Байер тоже ему не доверяет, но готов использовать его в своих интересах, приняв должные меры предосторожности. А заодно использовать и меня, потому что шпиона удобнее, чем я, ему не найти. Нет смысла посвящать меня в какие бы то ни было тайны. Из меня и так не составит никакого труда выкачать любую интересующую его в данный момент информацию. Я был зол, но отчасти эта ситуация меня и позабавила.

В конце концов кто я такой, чтобы судить.

Отто объявился у Артура примерно неделю спустя, небритый и исхудавший. Из тюрьмы его выпустили за день до этого. В тот вечер я как раз зашел к Артуру и застал их в столовой доедающими более чем плотный ужин.

– А что вам давали по воскресеньям? – еще с порога услышал я вопрос. – У нас был гороховый суп с колбасой. Совсем недурно.

– Ну-ка, ну-ка, – задумался Артур. – Боюсь, так вот сразу не вспомню. Во всяком случае, аппетита у меня все равно не было… Ах, Уильям, дорогой мой, это вы! Садитесь, прошу вас. Конечно, если вам не претит общество двух старых тюремных крыс. Мы с Отто как раз обменивались впечатлениями.

За день до того, как мы с Артуром нанесли визит на Александерплац, у Отто с Анни вышла ссора. Отто хотел дать пятнадцать пфеннигов человеку, который собирал деньги в фонд МАБ. Анни же никак не желала на это соглашаться «из принципа». «С какой, спрашивается, стати эти грязные коммунисты должны получать мои деньги? – сказала она. – Мне они, между прочим, тоже не даром достаются». Притяжательное местоимение вступило в противоречие с тем статусом и с теми правами, которыми, с точки зрения Отто, он обладал; он великодушно не стал обращать на это внимания. Но прилагательного он стерпеть не мог никак. Он влепил ей пощечину, «не сильную», как он нас уверял, которой, однако, хватило, чтобы Анни кувырком перелетела через кровать и ударилась головой о стену; от удара забранная в рамку фотография Сталина слетела с гвоздика и упала на пол; стекло разбилось. Анни стала всячески ругаться и плакать. «Будешь знать, как говорить о вещах, в которых ничего не смыслишь», – сказал ей на это Отто тоном вполне примирительным. Они вообще довольно часто ссорились из-за коммунизма. «Ты у меня уже вот где сидишь, – закричала тогда Анни, – ты и твои чертовы красные. Убирайся вон!» Она швырнула в него рамкой от фотографии, но не попала.