– У него нос Джоэла Маккри, вы не находите? Он лапочка.

– И смирный. Для француза, я хочу сказать.

– Может при случае послужить кавалером. Опасаться нечего, он такой молоденький.

Хэдли замотала свои каштановые кудри ярко-голубым полотенцем. Шик затянулась сигаретой и выдохнула дым в лицо своему отражению.

– В ванной не курят, – напомнила ей Пейдж.

– А я курю. Смотри-ка, у нас одинаковая зубная паста.

– Точно. Это моя.

Пейдж отвинтила крышечку и принялась чистить зубы. Манхэттен улыбнулась отражению Хэдли, которая натиралась голубым лосьоном.

– Красивая девушка не должна выглядеть такой усталой. Дай я помассирую тебе плечи.

– О, это было бы божественно, – вздохнула Хэдли, промокая лоб. – Я с ног валюсь. Хотелось бы мне быть лошадью. Они умеют спать стоя.

Шик, облокотясь на ларь с бельем, внимательно изучала заклеенные пластырем пальцы на ногах.

– Когда ты вернешься к своей настоящей работе, Хэдли? – спросила она. – Немногим девушкам посчастливилось танцевать с Фредом Астером. Ты единственная из нас побывала в Голливуде. Тебе это могло бы пригодиться.

Хэдли молча вытирала щеки. Почти три года назад ей довелось сняться в фильме на студии «Парамаунт» – в кордебалете. Она танцевала, встряхивая розовыми юбками и ожерельем из помпончиков на шее. И да, на одной площадке с великим Фредом Астером. Двести пятьдесят долларов в неделю. Никогда Хэдли не была так богата. И не зарабатывала столько денег тем, что любила больше всего на свете.

– Лоретта заболела, и мне пришлось уехать из Голливуда, – тихо сказала она. – Я ведь была всего лишь одной танцовщицей из многих. У каждой был с ним выход на несколько секунд.

– Не просто «с ним», а с Фредом Астером. Жаль, что ты теперь попусту теряешь время.

– Надо на что-то жить, – еще тише проговорила Хэдли.

Шик всё еще рассматривала свои пальцы в белых капюшончиках.

– Ты, никак, жалеешь о серебряном рожке для обуви? – поддела ее Манхэттен.

– Если мой следующий парень будет таким же любителем танцев, как Ромео, я оставлю ему мои ноги на танцполе и сбегу. Пусть провожает их домой без меня.

– А мне бы хотелось, чтобы Эддисон чаще водил меня танцевать, – вставила Пейдж, сплюнув малиновый эликсир, которым полоскала рот.

– Из твоего Эддисона Де Витта тот еще танцор в семьдесят пять лет и с ревматизмом.

Пейдж чуть не захлебнулась эликсиром.

– Ах ты!.. Да ты… Эддисону вовсе не семьдесят пять! Ему нет даже сорока двух.

– Но тебе-то нет и девятнадцати, – вздохнула Шик, томно поглаживая свою брюнетистую челку. – Девушки питают слабость к зрелым мужчинам… Чем они старше, тем благодарнее.

– Ты уверена, что твои лодочки тебе впору? – перебила ее Манхэттен. (Она даже нос наморщила, чтобы осадить Шик.)

– Конечно. Мне бы еще убедить в этом мои пальцы.

– …или найти новый рожок для обуви, – хихикнула Пейдж.

– Я тебе, кстати, должна пять долларов, Манхэттен, – продолжала о своем Хэдли, – но тебе придется еще чуть-чуть подождать.

Она присела на единственный табурет. Манхэттен начала разминать ей мышцы шеи. Хэдли закрыла глаза, голова ее покачивалась из стороны в сторону.

– Надо было заплатить хоть немного няне Огдена, – сказала она. – Эта карга сказала, чтобы иначе я его больше не приводила.

– Забудь про пять долларов. Купи себе на них «роллс-ройс сильвер».

– Спасибо, Манхэттен, но я тебе отдам, обязательно. Когда Лоретта вернется и заберет малыша, она всё оплатит, она обещала.

Двадцатилетняя Хэдли была самой старшей в пансионе, хотя со своей пухлой фигуркой, суетливыми движениями, веснушками и детским голоском всё еще выглядела подростком. Все в «Джибуле» знали, что ее старшая сестра Лоретта больна туберкулезом и на время долгого лечения в Южной Каролине оставила ей своего сынишку.

– Ты просто героиня, что занимаешься мальцом твоей сестры.

– Огден такой милый. Угадайте, что он сказал вчера? «Метро».

– Вундеркинд! – фыркнула Пейдж и выгнулась, застегивая молнию на спине. – Малютка готов в будущем году поступить в Гарвард.

Ухватив Манхэттен за подбородок, она повернула ее к себе и приподняла ей очки.

– Скажи, мне завтра нацепить окуляры, как у тебя, на прослушивание «Давай поцелуемся, Розалинда»?

– Ты уже позаимствовала шляпку у Шик, туфли на шпильках у Урсулы, каракулевое манто у Эчики… Будет не Розалинда, а платяной шкаф. Оставь в покое мои щеки, пожалуйста, у меня пломбы держатся на честном слове.

Пейдж взвесила аргумент платяного шкафа и вернула на место нижнюю челюсть подруги и ее очки. Манхэттен ощупала щеки, поправила оправу на носу.

– Ты права, – вздохнула Пейдж. – Просто сейчас столько шума, неразберихи… Я совсем запуталась. Во всех театральных школах, на всём Бродвее только и говорят о новых методиках актерской игры. В Актерской студии. В «Методе». Помните того парня в пьесе «Траклайн-кафе»? Джи-ай[15] возвращается домой и узнаёт, что его жена переспала со всеми соседями?

– Этот молодой бог, что появился в третьем акте? Он затмил всех. У него была тирада минут на пять, но зал встал. Остальным актерам пришлось ждать, пока публика успокоится. Брандон Марло, так, кажется, его зовут. Будь у него главная роль, – заключила Шик, – я непременно дождалась бы его у служебного входа, пофлиртовала.

– И зря не дождалась. Он с тех пор о-го-го как прославился в «Трамвае „Желание“». Он из конюшни Казана. «Метод» – это что-то. Я умира-а-а-аю хочу посмотреть этот «Трамвай», но остались только билеты по пять долларов. Этот Бардо в пропотевшей майке, говорят, убойнее бомбы Нагасаки. Да еще там… – она понизила голос, – …сцена изнасилования в последнем акте.

Пейдж посмотрела на себя в зеркало в профиль.

– Да уж, моим майкам пока ничего не грозит. Грудь у меня в отца.

– Глобальный вывод, – сказала Шик, – засим всем пока, я иду ужинать.

Взявшись за ручку двери, она повернулась вполоборота.

– Пейдж? Избавь же наконец беднягу Эддисона от мучений.

– Мне его убить?

– Выходи за него замуж. Думаю, результат будет тот же.

– Ох, исчезни уже! Ты бы блистала в роли неизвестной. Вот чума, – буркнула Пейдж, когда дверь закрылась. – Вечно тычет мне возрастом Эддисона.

– Это разрыв с Ромео. Ей больнее, чем она хочет показать, – тихо обронила Манхэттен.

– Она меняет парней как перчатки. И подавай ей только набитых деньгами. Неудивительно, что остается с рожками для обуви.

– Черт побери! – всполошилась Хэдли. – Вы видели, который час?

Она сорвала с веревки пару чулок и подула в них, другой рукой лихорадочно подобрав юбку.

– Мистер Тореска меня убьет, – простонала она, сражаясь с резинками пояса и одновременно пытаясь всунуть ноги в туфли на шпильках. – Я едва успею забежать поцеловать Огдена перед сном.

Подпрыгивая на одной ножке, с туфлей в руке она скрылась в коридоре. Манхэттен и Пейдж невозмутимо продолжали наводить красоту.

– Твой верный рыцарь зайдет за тобой сюда?

– Чтобы миссис Мерл встретила его как Джека-Потрошителя? Нет, я встречаюсь с Эддисоном в «Шато-Андре», французском кафе на Коламбус-Серкл.

Пейдж покосилась на подругу, которая протирала стекла очков рукавом свитера. Словно оголившееся без очков лицо Манхэттен было неожиданно совсем другим и, да, красивым.

– Ты тоже считаешь, что Эддисон стар? Слишком стар?

Манхэттен пожала плечиком.

– Если он тебя любит, если ты его любишь, какая разница…

– Ты самая добрая из всех нас, Манхэттен. Вот Шик, стервоза, мне заявила, что предпочла бы встречаться с молочником.

Пейдж расплела косы, намереваясь как следует их расчесать.

– А я уже встречалась с молочником, – вздохнула она, помолчав. – В Путнамс-Лендинге, мои родители держали там спортивный магазин. Бабник был еще тот, три десятка шкодливых рук. Мне не нравилась ни одна.

Щетка в ее руке повисла в воздухе, как бы задумавшись.