Действительно, Ивановский поднялся с места и обратился к просителям с хорошо вызубренной речью, сопровождая ее плавными, округлыми жестами - в них было что-то заученное, как у актера, который работает без вдохновения.
Похвалив "новый порядок", насаждаемый "великой Германией", бургомистр заверил сидящих в кабинете, что в Минске, под его отеческим управлением, вскоре настанет райское житье.
Бургомистр упивался своей речью. Наконец он закончил и предложил просителям обращаться со своими нуждами.
Немолодая женщина, поминутно заправляя под клетчатый платок крашенные перекисью ржаные космы, начала путанно объяснять господину бургомистру свои права на двухэтажный особняк, отнятый у нее Советской властью, и требовала вернуть его.
Ивановский внимательно слушал, уже приготовился ответить, но тут дверь кабинета неожиданно распахнулась, и стремительно вошел полковник немецкой армии. Недовольно оглядев посетителей, он произнес:
- Господин бургомистр, вы мне нужны...
Ивановский тотчас вскочил, на ходу успел бросить окружающим:
- Прошу обождать меня.
Едва он вышел, в кабинете задвигались стулья, люди громко, перебивая один другого, заговорили. Кто-то говорил, кто-то вслушивался в чужие речи с излишним вниманием...
В шуме не было слышно, как Таня придвинула стул почти вплотную к столу. Она поднялась, сделала вид, будто что-то поправляет у себя за спиной - протянула руку, цепко, всей пятерней зажала круглую печать.
Видели или не видели? Видели или не видели? Но в кабинете по-прежнему стоял ровный гул.
Таня прошлась по кабинету.
- Пить что-то хочется, - бросила она Кучерову и спокойно вышла.
Кучеров, все это время наблюдавший за Таней, сидел ни жив ни мертв. Он и восхищался в душе юной разведчицей, и трепетал за нее.
Такую никто и ничто не остановит, если нужно выполнить задание, но думает ли она, какому смертельному риску подвергает себя в эти минуты?
Выходить вслед за ней нельзя. Нужно повременить. Где она теперь? Хоть бы никто не остановил ее у выхода...
Гулко пробили стоявшие в углу кабинета часы - деревянная резная башенка. Прошло полчаса, а бургомистр все не возвращался. Видно, его немецкое начальство мало беспокоили нужды собравшихся в кабинете просителей.
В кабинет вошел служащий управы, громко объявил:
- Господин бургомистр просит извинить его. Прием посетителей переносится на завтра.
Не помня себя спешил домой Павел Михайлович Кучеров. Таня не появилась ни в этот день, ни на следующий, но он уже знал, что она - в безопасности.
Знал прежде всего потому, что на другой день один из приятелей, маленький служащий городской управы, рассказывал ему о случившемся накануне вечером переполохе.
Бургомистр хватился печати. Кто ее похитил? Как поступить со множеством пропусков, удостоверений, справок, выданных жителям и заверенных этой исчезнувшей печатью?
Если объявить все бумаги, выданные городской управой, недействительными, нарушатся и без того слабые порядки в городе. Поднимется паника, сильно будет подорван престиж новых властей.
Однако и скрыть нельзя: печатью, вне сомнения, воспользуются партизаны и подпольщики. Изготовят задним числом всякие пропуска, разрешения, приложат к ним печать бургомистра - и поди додумайся, что они натворят потом!
Позднее стало известно, что оккупационные власти приняли решение сделать вид, будто ничего с печатью минской городской управы не произошло.
Просто постепенно все выданные прежде документы начали обменивать на новые, с другой печатью. Весьма нелегкое дело!
Партизан это устраивало: у них было достаточно времени, чтобы воспользоваться печатью городской управы, которую доставила им точно в срок торжествующая Таня.
ЧЕТВЕРТЫЙ НЕМЕЦ
Люди, ставшие дорогими, уходили, исчезали бесследно, и нельзя было даже оплакать ушедших, как нельзя было позволить себе дрогнуть перед новыми неизбежными потерями.
Горе, которое перенесла Таня, потеряв почти одновременно нескольких друзей, проявлялось у нее в бережливой нежности к оставшимся.
Лишь после войны выяснилось, как много людей, часто незнакомых друг с другом, принимали у себя Таню в Заславле, Родошковичах, Дворищах, Трусовичах. Для встреч с Андреем приходилось пробираться и лесом, и деревнями: дорог был каждый теплый кров, каждый надежный человек, который предупредил бы или укрыл от возможной опасности.
Наташа за это время прописалась в нескольких местах под разными именами. Так было легче встречаться: никто бы не сказал, что часто видел их вместе. И еще Наташины разные квартиры давали возможность всякий раз в наиболее безопасном месте встречаться с теми помощниками, что приносили им нужные сведения.
Таню знакомили с новыми людьми, подпольщиками, связными партизанских отрядов. Среди них была совсем молоденькая девушка, едва ли достигшая семнадцати. Она привлекла Танино внимание запальчивой горячностью, с какой укоряла в трусости своих товарищей. Они пытались, но не сумели узнать, где можно раздобыть оружие.
С материнской мягкостью Таня обняла девушку за плечи, отвела в сторону.
- Тебя зовут Ванда? Я не ослышалась?
- Да.
- Ты комсомолка?
- Конечно!
- Вот что, - медленно заговорила Таня. - Наблюдала я за тобой. Ведь нам предстоит вместе работать. И поняла: ты девушка решительная, смелая, задания готова выполнять безотказно...
Щеки Ванды пылали, но она с удовольствием слушала слова Тани, видимо во всем с ней соглашаясь.
- Однако я с тобой работать, пожалуй, не стану.
- Почему? - Ванда была поражена.
- А вот слушай. - Таня говорила очень решительно. - Мы сегодня собрались тут все вместе. Встретимся ли завтра - сам бог на это не ответит. Каждый из нас ходит по острию бритвы. А ты какая-то неукротимая. Назвала трусами проверенных в деле товарищей, накинулась на них, обвинять начала. Так нельзя. Никто не давал тебе такого права.
Девушка слушала потупившись. Танино внушение сводилось к одному: если Ванда хочет быть полезной общему делу, она должна воспитывать в себе выдержку. Не только вести себя осторожно, избегать опрометчивых, поспешных шагов. Не только не говорить лишнего из опасения, что услышит враг, - не говорить лишнего, чтобы не ранить друга.