- Я?! - Таня внезапно сорвалась с места, к ужасу Тамары Сергеевны, которая бросилась к ней, протянула руки. - Жалуешься, судьбу проклинаешь? Предателей? Да ты сам - первый предатель! Шкура!
Куда девалась ласковая, предупредительная девушка, только что подносившая ему стаканчик!
Полицай видел широко раскрытые, полные гнева Танины глаза - они казались огромными.
Как-то внезапно протрезвев, он стоял навытяжку перед девушкой, с ненавистью швырявшей в лицо ему беспощадные слова, - молодой, здоровый малый, опухший от вечных попоек.
Потом он пробурчал еле слышно:
- Я ж понимаю, дети где-то здесь, поблизости. Но я их не трону. И искать больше не станем... Но только послушайся моего совета: сведите вы их к попу, окрестите. Деньжат суньте - он церковные метрики выдаст, поняла?..
Уходя из Тамариной комнаты, полицай даже подсказал, что можно организовать все и без крещения, лишь бы метрики купить.
- Тамара, прости, - сказала Таня. - Сорвалась я... Больше такого не будет. В кулак себя сожму. Но ведь тут ребята... Помнишь глаза тех, за проволокой? Как они смотрели на нас? Они ждут, ждут... И мы ничего сейчас не можем для них сделать. Есть ли что-нибудь страшнее бессилия в такие вот минуты?
Тамара плакала, прижимая к себе побледневших до синевы Марата и Лену.
В тот же вечер дети получили метрики у священника, которого им порекомендовал Кучеров. До конца войны они носили эти метрики на груди, в мешочках на крепком шнурке.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА РАЗВЕДЧИКА
Неимоверно трудно и необычайно важно было для оккупантов наладить регулярное движение поездов.
Составы из Минска двигались на запад и во все концы Белоруссии. Фашисты вывозили продукты: хлеб, спирт, мясо, овощи. Отправляли на работы в Германию молодежь.
Военные эшелоны везли в сторону фронта войска, оружие, доставляли карательные экспедиции поближе к районам, которые оккупанты считали опасными.
Но никакая самая бдительная охрана не помогала: партизаны умудрялись развинчивать рельсы под носом у охранников, подкладывали в самых неожиданных местах мины и взрывчатку. Все чаще движение на железных дорогах стопорилось, сменяясь сумятицей и неразберихой.
Все чаще срывалась доставка на фронт спешных грузов и воинских пополнений, зато вдоль железнодорожной линии, под откосами, уродливо громоздились покореженные вагоны и паровозы.
Помогали партизанам и налеты советских бомбардировщиков.
Однако фашисты то и дело меняли расписание поездов, держали его в глубочайшем секрете. И порой случалось так, что с трудом и риском доставленная партизанами взрывчатка взлетала на воздух бесцельно, не причинив никакого ущерба врагу.
График... Он был необходим не меньше, чем патроны и оружие. Чем взрывчатка.
Тот самый график движения воинских эшелонов, который гитлеровцы постоянно изменяли и хранили в глубокой тайне.
Таня уже прочно, как и Андрей и Наташа, получила, пожалуй, наиболее ответственное за это время задание: во что бы то ни стало раздобыть точное расписание поездов на ближайшее время. Оно требовалось и партизанам.
И Таня отправилась в Заславль - голодная девчонка в поисках случайной работы, готова сменять на продукты последний шелковый платочек: она несла его аккуратно завернутым в чистую тряпочку.
Прежде всего в Заславле Таня разыскала двух братьев-железнодорожников, якобы давних знакомых ее родителей. Братья давно помогали партийному подполью: собирали сведения, присматривались и прислушивались ко всему, что происходит на их участке. Таня знала их и раньше, но никогда не видела вместе - легче и удобнее братьям было держаться врозь.
С этого дня Таня зачастила в Заславль, бывала в семье то у одного, то у другого брата, а уходила в Минск всякий раз с новыми нужными сведениями. Нужными, но, увы, далеко не полными. Передавая их Андрею через приезжавших партизан, она то и дело просила передать и обещание, что в следующий раз непременно узнает побольше, братья слово дали...
Но однажды, отправившись на условленную встречу, Таня встретила одного из железнодорожников на дороге, далеко от его дома.
- Брата взяли, - тихо бросил он Тане, шагая с ней рядом, и как-то само собой получилось, что направлялись они уже не к домику железнодорожника, а в обратную сторону, откуда только что пришла Таня.
- Заподозрили? - с тревогой спросила Таня. - Ну и что с ним?
Ее спутник горько усмехнулся.
- По их законам заподозренный - это уже преступник. А кара одна смерть. Убили брата. Расстреляли.
Таня молча, понурившись, шла рядом. Не хватало духу говорить в эти минуты о том, как остро необходимы более полные сведения, расспрашивать, нет ли чего любопытного. Он заговорил сам:
- Меня пока не трогают. Ведь мы жили врозь. И работали на разных дистанциях. На людях старались не встречаться - показывали, что вроде нет между нами дружбы. Я и в гестапо не пошел, не стал просить у этих собак, чтобы позволили похоронить брата как подобает. Лучше буду мстить за него, как смогу, если не погонят меня с этой работы.
- Пока вам нужно быть поосторожнее, - сказала Таня.
И впервые за весь этот разговор она увидела улыбку на лице старого железнодорожника.
- Осторожнее, говоришь? Эх ты, девчоночка, ты-то сама больно осторожная? Не тебе учить, не мне слушать, так-то.
- Не надо так, - мягко возразила Таня. - Вы должны понимать, как вы для нас дороги. По-человечески, понимаете? Вы оба, и брат ваш... Не могу я вас потерять, понимаете вы это? Враги должны погибать, а не друзья. Погиб друг - и мне кажется, я тоже виновата: не уберегла, не предусмотрела чего-то.
- Себя не мучь, - сурово сказал железнодорожник. - Мы с братом сами свою дорогу выбрали. Только так, и без оглядки. А теперь слушай, какие поезда мы ожидаем сегодня и завтра. Запоминай получше...
В тот же вечер крестьянская подвода партизан доставила Андрею сведения, которые он немедленно передал в Москву. Речь шла об эшелонах с вооружением и продуктами для фронта. Горе и ненависть придали железнодорожнику решимости: он собрал сведений вдвое больше, чем обычно, и за себя, и за брата. Но все же при следующей встрече Таня повторила, теперь уже от имени Андрея, приказ: не рисковать собой, быть как можно осторожнее.
