Пожелав им всего хорошего, Костряков ушёл в свой кабинет. Дел у него не было, зато он запланировал подумать над проектом продвижения древней культуры и на её фоне себя самого и составить некоторый план действий, а также список лиц, которых планировалось привлечь. Среди них оказался начальник лесохозяйства Дубровский, который однажды познакомил его с Вазгеном и его женщиной, повлиявшими на судьбу Нежина, но об этом мы расскажем чуть позже, а пока переместимся в замечательную костряковскую библиотеку, ставшую ристалищем примирения, а также тем благоухающим чревом, что зачало совершенно невообразимые сюжеты.

В настоящих библиотеках, как вы помните, всегда пахнет. Пахнет книгами новенькими и бессмысленными, старыми, с отваливающимися страницами и изодранным, разлохмаченным корешком, благоухают там толстенные подарочные фолианты, которые красуются, вопреки всем рубрикаторам, на центральных полках, пахнет энциклопедиями с тонюсеньками шёлковыми страницами, переворачивать которые надо аккуратно и умеючи, как древний апокриф, изданиями с серо-жёлтыми и толстыми, как обои, страницами, миром благоухают здесь Вечные книги, Заветы и конституции, смердят рядышком книги по научному атеизму, всякому прохиндейству и лжедействию, кислой бражкой исходят буклеты, нежно пахнут томики поэзии и упоительные, размером с пальчик, книжки-миниатюрки, пыльно и жалобно пахнет русской эмиграцией и веет терпким мускусом от книг мирового авангарда, а также опиумно, мощно несёт головокружительными собраниями сочинений: Маркса, Гоголя, Толстого, Ницше и прочим, прочим. Пахнут все эти сокровища и безделушки достаточно многообразно, но все их запахи сливаются в один аромат, несравненный и ни с чем не сравнимый – запах библиотеки. Только сюда можно шагнуть с закрытыми глазами и понять по одному запаху, куда ты вошёл. Только здесь можно сидеть десятилетиями и выходить с каждым годом глупее, обнаруживая своё невежество и прикрывая его фиговым листочком единственной аксиомы scio me nescire. Только в библиотеке можно запрыгнуть на страуса познания, скакать днями и ночами и свалиться в овраг абсурда или упасть бездыханным у сандаловых ворот истины. И конечно, только тут, в книжном сумраке, при точечном свете лампы, о которую стукается махровый полосатый мотылёк, влетевший в распахнутое окно, можно вообразить, что вся жизнь – это мысль о жизни. И не более, и не менее. Мысль без преград. Одно и то же с мыслью. Нескончаемая книга безымянного автора, герои которой называют себя людьми.

Итак, два человечка, Бахрушин (от роду пятидесяти пяти зим) и Нежин (в свою двадцатую разудалую весну), скромно вошли в пышную библиотеку, освещённую только несколькими бронзовыми бра, сели в глубокие кожаные кресла, утонув в них, и замолчали. Резко, знаете ли, все настроения улетучились, брызги просохли, и захотелось молчать. Нежину хотелось молчать о заказе, Бахрушину – о милой Ольге и взлелеянном в мечте музее. И именно это молчание, библиотечное, обоюдно понятое и разделённое, их примирило. Точнее, не примирило, а развело – каждого в свою сторону.

Разглядеть названия книг издали при таком тусклом свете (тем более комната была внушительных размеров и даже имела второй ярус, вход на который осуществлялся с ажурной винтовой лестницы) было сложно, хотя Нежину стало на мгновение любопытно, что хранится на центральных стеллажах и что всё же занимает господина заказчика.

– Пал ниц, – как-то про себя буркнул Бахрушин и, заметив взгляд Нежина, добавил погромче: – Хорошая, просторная такая, всегда, кстати, мечтал… М-да, хорошая, – и более скептически: – Но надо бы посмотреть, чем всё это набито…

Нежин утвердительно угукнул. Он вспомнил про свою дерзость, которую позволял себе за столом и которая сейчас казалась ему смешной и неоправданной, и ощутил резкую усталость: даже от своих воспоминаний и уж тем более от переживаний. Вот он стоит (точнее, размазался в кресле, как медуза) в двух шагах от мечты, от своего первого заказа и ощущает такую усталость, что нет сил даже насладиться этой важной минутой, этой прекрасной библиотекой, сверкающей золочёными корешками и выставленными в едином оформлении кодексами и собраниями, и нет сил даже выудить у Бахрушина сведения по поводу китовраса, которого ему надлежит рисовать. И если сейчас Бахрушин снова на него нападёт, подозревая его в незнании славянской мифологии, то не будет сил даже отбиться или что-то промямлить про славянскую поэтику и символику и прочее-прочее, на что он натаскивал себя все дни до встречи. И Бахрушин поднимет шум, и его вытолкают из дома, как невежественного юнца, которым он, по сути, и является.

– Ну что ж, вернёмся, что ли, к несчастному? Видите ли, вы были совершенно не правы, когда сказали, что китоврас несчастный. Перво-наперво надо начинать со сказания «О Соломоне и китоврасе», ведь в вас живёт такое искажённое восприятие китовраса, ну, ужас… Оно неминуемо приведёт к гибели всего нашего проекта, – говорил Бахрушин, продолжая осторожно рассматривать библиотеку.

Молний в Нежина он пока не пускал.

– А о каком проекте вы говорите?

– Проект очень крупный. Ваша работа – это только самое начало, молодой человек. Рассказывать я о нём не буду, не имею права, но вот скажу, что вам непременно надо воспеть былинность, мудрость, силу, тайну в китоврасе, вам надо заинтересовать ваших зрителей и заставить их всех шагать вспять, к своим корням! – декларировал Бахрушин. – Непременно надо прочесть книгу Коляды, если вы её, конечно, не читали, Окладникова, Чернецова, Кайсарова, Вагнера, можно также профессора Глинку! А вы, я так понимаю, смутное имеете представление…

Нежин же чувствовал себя таким выжатым, что едва ли мог переварить все его не то что слова – интонации. У него даже не было сил бояться вопросов Бахрушина, который, кажется, поставил себе целью отыграться. Он слушал красноречивые эпитеты Бахрушина, кивал головой и вдруг спросил:

– Сергей Иванович, можно вам задать вопрос?

– Задавайте.

И юноша замолчал. У него всплыло сразу несколько вопросов. Один нелепее другого. С другой стороны, были и важные: «Бахрушин, вам-то какая в этом всём выгода? Чем я вам помешал? Да и вы же не костряковского поля ягода». И вообще ему хотелось сказать: «Заткнитесь, милый, дорогой Бахрушин. Поверьте, как никто, я люблю китоврасов, потому что это мой первый заказ, и я его нарисую, несмотря на всю вашу болтологию. А если провалю, то уж и без того провалю и сразу сдохну. А сейчас у меня нет сил чесать языком и ощущать, как вы выпиваете из меня все соки. Вы гадкий вампир. Адье, Бахрушин». Но, конечно, сведение о первом заказе привело бы к скандалу, и Луиза Николаевна позаботилась бы, чтоб его отчислили из института. И хотя Нежин уже ощущал, как поплыл его усталый, расквашенный ум, кто-то будто шепнул за него его устами:

– А когда впервые вы увидели китовраса и о чём вы тогда подумали? Как давно это было? – прошептал он.

И получилось задушевно и странно хитро… Но он ведь эту хитрость сам не предполагал и даже готов был к какому-то саморазоблачению – вообще ко всему страшному!..

Бахрушин призадумался, глаза его успокоились, поскользили мягко по винтам лесенки, будто по пройденным весям, пару раз он вроде как слегка улыбнулся, точнее, не улыбнулся, а слегка-слегка добродушно сморщил уголки синеватых, бескровных губ:

– Тогда мне было лет семнадцать уже. То есть как давно это было, сами понимаете. Отец мой был археолог, мама – учитель русского… – и Нежин слышал что-то отрывочное: «хороший у нас такой подъезд», «точнее, не гостей, а так всяких», «могильщики», «ну, так повелось», «из кружка археологического», «да дед Петрай тихим сапом напросился», «хотел задаром», – а сам думал: «Нет, ну неужели я и правда смогу осуществить заказ? Так, получается, я докажу, что художник? Да это же самое большое счастье на земле… Знает ли кто-то, кроме меня, на Земле, что это самое большое счастье на Земле?»

На этой мысли он резко услышал:

– Вышел он от нас не то чтобы очень пьяным, но, как оказалось, что-то в его голове перемкнуло. Откуда-то взял он милицейскую форму и пошёл на дорогу – водителей к порядку приучать. Один остановился, поговорил и поехал дальше, посмеиваясь. Второй остановился и уехал, угрожая, что сам его сдаст, а к третьему Петрай под колёса бросился… Так вот свисток, которым водителям он свистел, был с ярмарки в виде китовраса… внуку, наверное, покупал…