Из лавки «Хрустальный Гусь» доносился клавесин. Точнее, поскрипывающая, заунывная запись странной мелодии, состоящей из одних реприз, шедших одна за другой и вгоняющей слушателя в состояние какой-то меланхолической зависимости от этих повторений. У окна, при свете зажжённого абажура с райскими птичками и цветочками, заваленный со всех сторон пыльными статуэтками, картинами, стульями, сосудами разного назначения, конфетницами, книгами, покрывалами, подсвечниками и неработающими граммофонами, с перьевой ручкой в руке сидел старьёвщик, согнувшись перед большим выцветшим журналом и как будто согбенным телом повторяя свой крючковатый нос.

Он проводил плановую опись своего имущества. И сейчас перед ним стоял весь позеленевший ковшик, на осмотр которого он уже потратил час и пришёл к неутешительному выводу: снова надо чистить. Удручало старьёвщика то, что поучительные слова, отчеканенные по венцу его, уже стали нечитабельны. А ведь он хотел было его сфотографировать и написать небольшую статейку, увязав традицию чеканки надписей на ковшиках с исследованиями Масару Эмото об «информационности» воды, и тем самым хоть как-то создать движение вокруг своего магазинчика и всколыхнуть его стоячие воды. Увы, в лавку забредали только от нечего делать или прячась от непогоды, и то пару раз в квартал.

– А вот и мой крайний покупатель, – улыбнулся старьёвщик, приподнимаясь, чтоб пожать через прилавок руку юноше, – в прошлый раз вы у меня взяли журнал по савафидской и табризской миниатюре. Да-а-а, ещё той гвардии востоковедов. Эх, вот это было движение на Восток. Так как вы его нашли?

– Отлично, очень даже мне помог. Как вы всё помните? – проговорил Бажен, подавая руку старьёвщику и встречая глазами его умный и несколько лукавый взгляд. – Но сейчас я к вам пришёл по другому поводу. Ищу одного человека, которого предположительно вы знаете.

– Ну что же, всем, чем смогу, помогу.

– Вы вот заходили в «Дымовину» несколько раз с мужчиной средних лет, у него ещё, как бы это, залысина, полукругом такая, глаза большие, нос крупный, как будто загибающийся вниз на кончике…

– Ну, уж вы описываете меня или семита, – подмигнул старьёвщик, – припоминать тут нечего: в подобного рода заведения я могу зайти только в компании Толи Сикорского. Анатолия Вячеславовича Сикорского… А вам он по какому вопросу понадобился?

– Дело в том, что в «Дымовине» произошёл инцидент с участием одного подростка, и ваш товарищ видел это и сказал, что он знает парня.

Старьёвщик полез под лавку, достал не менее выцветшую, чем его журнал, записную книжку, надел очки, в которых окуляр был только слева, и начал её листать.

– Вот, пожалуйста, перепишите, звоните и от меня передавайте привет.

Бажен поблагодарил, огляделся кругом, вдруг подумав, что в этих грудах вполне мог заваляться какой-нибудь старинный китоврасик на любопытных гравюрках или гобеленах, изображение которого, быть может, его подтолкнёт. Но следом промелькнула странная мыслишка: «Не сейчас». Почему не сейчас, ни один здравомыслящий человек ему бы не объяснил, но всё это было связано с его теорией и дурной интуицией, которая шептала ему, что китовраса и метиса не надо смешивать походя. Художник попрощался и, отойдя на достаточное расстояние от магазинчика, из которого по-прежнему доносился клавесин и ему вслед выглядывал одинокий старьёвщик, набрал номер.

– Знаю-знаю, о ком речь. И вас помню, – отвечал Сикорский, – вы его пытались вытащить. М-да уж, невезучий, вляпался в гнусную историю, а накануне отец его бросил. Нет, так и не объявился. Ни мальчик, ни отец. Да, я что-то такое слышал, что у него нет паспорта. Стало быть, не было человека и не стало вовсе. Но вы запишите номер моей соседки Анастасии Ивановны, – он продиктовал номер и положил трубку.

Анастасия Ивановна Нежину помочь не смогла, сказав, что он исчез, сотовый не снимает, в то время как у неё накопилось громадьё хозяйственных дел и она уже не в состоянии справляться, тем более и отца его на подмоге нет.

– А почему и когда сбежал его отец?

– Знаете ли, сбегают не по благовидным причинам. А вообще, как мне сказал Сикорский, некто, похожий на него, пришел к старьёвщику и продал ему кольцо. Это совпало с его исчезновением. Ну, а больше ничем не помогу.

– Спасибо за информацию, Анастасия Ивановна, – поблагодарил Нежин, поняв, что он совершенно не должен и не обязан брать на себя весь этот сыр-бор и в нём разбираться.

Однако именно сыр-бор и не давал ему почувствовать удовлетворение и погрузиться в работу. Одно дело, он нашёл бы его: тогда было бы понятно, что он повиновался «правилу» и далее «свободен». А вот если не нашёл? Засчитываются ли благие попытки? Хотя о благости в его ситуации вообще речи не шло: он, скорее, чувствовал себя мутантом от добрых дел, чем взволнованным чужой судьбой человеком. И верно, он чувствовал, что честнее уже не искать метиса и не вмешиваться. Честнее, честнее! Но разве он честный?!

От старьёвщика он пока далеко не отошёл и бродил, занятый разговорами по телефону, по скверику напротив. Всего три минуты, и он снова услышит клавесин, а вскоре ощутит запах его лавки: сырой и пыльный с горчинкой сандала. Справа от него продавали жареные сосиски в тесте, пахнущие какими-то дождями и лужами, и слякотью, и вечной серостью. Он взял сосиску, обратив внимание на то, что продавал её как раз похожий на того метиса паренёк, который с пренебрежением вручил ему сосиску и оскалил зубы, якобы в улыбке. И была эта улыбка и враждебной, и затравленной, прямо как у того, из бара.

Жевал Нежин медленно, разве что не подпирал сосиской губы. Он жевал и пытался отвязаться от мыслей, сосредоточиться и, наконец, заставить себя развенчать все теории и стать свободным. Сердце неприятно колотилось: быстро-быстро семенило, а потом бух-бух, как будто выбрасывают из окна толщенный пыльный длинноворсовый ковёр, и он долго летит и с глухим звуком плашмя приземляется. Он вдруг вспомнил, что в кармане его джинсов лежала вспомогательная бумажка от Бахрушина и она, скорей всего, промокла. Неужели он так и не дисциплинирует свой ум, так и не сядет за работу?.. Неужели профукает заказ, явившийся небесной к нему, мелкому человеческому подмастерью, милостью?

Ощущая себя более чем прежде подавленным, юноша поплёлся к старьёвщику.

– Так что ж, не дозвонились? – встретил его старьёвщик.

Теперь он стоял в расшитом драконами кимоно у круглого европейского секретера, стоящего на чересчур длинных и тоненьких ножках, и пил чай из пиалы, в которую подливал из чёрного сплющенного, как инопланетная тарелка, чайника.

– Дозвонился, – сказал Нежин и многозначительно запнулся, а старьёвщик пояснил:

– Сегодня у меня японский вторник. Вот собираюсь вывесить надпись на дверь и заменить секретерчик на что-то низенькое, – он оглянулся с видом непростого выбора по сторонам, – а его в угол, жаль, ваз японских нет, – вздохнул он и как-то по-другому, лукаво посмотрел на Нежина и сказал: – Борюсь, как видите.

– М-да, интересно. А я вот вас снова хотел спросить…

– Ну, тогда пожалуйте на чайную церемонию, – пригласил он длинной не по размеру фалдой своего кимоно и улыбкой к секретеру. – А вы же художник?

– Да, – ответил Бажен и внутри кольнуло: или нет? или вру?

– Ну так вот позвольте попросить вас… Написать мне красиво «Японский вторник», а я отвечу на все ваши вопросы и буду рад помочь всем, чем смогу. Всем, чем смогу! Мне надо на дверь вывеску повесить, видите ли, дверь непримечательная. И так народец не заходит.

– Ну, я не владею японским стилем, – поспешил отказаться Нежин, вспомнив, что его ждёт тьма-тьмущая работы по эскизам, а к ней он даже не приступал.

– Ох, я считаю, что вы юлите. Вы отлично владеете стилем! – выразительно провозгласил старьёвщик и спокойно добавил, вручая Нежину голубую пиалу, над которой плавало облачко пахнущего рисовыми полями пара: – Ну что ж, тогда, пожалуйста, вам зелёный чрезвычайно элитный чай, вы его попробуйте, он сладкий без сахара, вы такой никогда не пробовали, вот мы его с вами и испиваем, и я готов к вашим вопросам.