— Берег хозяйское добро, — совершенно серьезно добавила Апи.

Дригиса хихикнула, а Златка сбилась и осуждающе посмотрела на подругу.

— И что, — подозрительно спросил Бобров, — за двое суток никаких происшествий?

Подруги переглянулись, и Златка неохотно ответила:

— Ну, вряд ли это можно назвать происшествием.

— Ну-ну, — поощрил ее Бобров.

— Это было во второй вечер, — начала Златка и посмотрела на подруг.

Дригиса потупилась, а Апи глядела с откровенным вызовом.

— Во второй вечер, — повторила Златка. — Мы втроем лежали на разложенном диване и смотрели телевизор.

— Голыми лежали, — уточнила Апи.

— Ну, жарко же было, — пояснила Златка. — Но тут из соседней комнаты явился Прошка и попросил уменьшить звук, потому что он не может заснуть.

— Ага, — сказал Бобров. — Ясно, что была уже ночь, а телевизор орал. Продолжай.

— Ну, Дригиса завизжала…

Все вопросительно посмотрели на Дригису, а та начала оправдываться:

— А чего он…

Чего он, она не досказала, потому что Златка продолжила:

— Ну, мы решили Прошке за все намылить холку, вскочили, поймали его и потащили в ванну, а он вырывался и кричал, что Бобров, то есть ты, вам, то есть нам, такого непотребства вовек не простит.

— В ванну-то для чего? — удивился Бобров.

— Ну, мыло же только там, — в свою очередь удивилась Златка.

— Давай дальше, — попросил Бобров, с трудом сдерживая смех.

— Ну, дальше в дверь позвонили, и Апи пошла открывать.

— Не обременяя себя одеждой, — уточнил Бобров.

— А что, я, по-твоему, некрасивая? — Апи откинула одеяло и обнаженная села на кровати.

— Кто тебе такое мог сказать? — возмутился Бобров.

— Вот видишь. И тот мужик тоже наверно так подумал. Не зря же он молчал целую минуту с отвисшей челюстью. А потом махнул рукой и стал спускаться. Я еще крикнула вслед: «Благородный муж, ты чего хотел? Может ты попить хотел?»

Златка посмотрела на Апи, на Боброва и решила закругляться.

— Прошка, пользуясь случаем, удрал и запер дверь в свою комнату, а нам стало скучно и мы легли спать. Вот и все.

Златка сделала честное-пречестное лицо и старательно округлила глаза.

— Да ну вас, — сказал Бобров, отсмеявшись. — Делом-то хоть занимались?

— А как же, — за всех ответила Дригиса. — Целый час.

Бобров укоризненно покачал головой.

— А когда Меланья появится?

Девчонки переглянулись.

— Обещала в субботу. Но мы пока и без нее можем.

В субботу вечером, уже с прибывшей Меланьей, Боброву была предоставлена первая часть коллективного труда. Меланья попыталась было начать чтение вслух, но Бобров это дело пресек и сказал, что сам он прочитает быстрее, а им необходимо работать над второй частью. Но к чтению он приступить не успел. Случилось то, чего ждали так долго, что некоторые даже забыли, чего конкретно ждут. А именно: Лисистрат, наконец, предоставил вниманию широкой публики свое произведение.

Сперва, конечно, мастер показал работу заказчику, а когда заказчик пришел в полный восторг, решил показать ее и всем остальным. Видно, восторгом одного человека Лисистрат не удовлетворился, и ему захотелось еще и общественного признанья. Что ж, художника можно было понять.

Скульптура была выставлена в таблинуме, и увидеть ее мог каждый желающий. Желающих было все поместье. Первыми, что естественно, были сами модели. Они притащили с собой большое зеркало, выгнали всех из таблинума, разделись догола и принялись придирчиво сравнивать себя со скульптурой. Из всех троих недовольной осталась одна Ап и, сказав, что ваятель сильно уменьшил ей грудь. На объяснения Лисистрата, что ее грудь не совсем соответствует канонам, Апи с вызовом заявила:

— А Боброву нравится.

Скульптор только руками развел.

А вообще «три грации» понравились всем. Люди, якобы тайно, приезжали даже из Херсонеса. Бобров не препятствовал. Лисистрат был вознагражден просто по-царски. Сверх оговоренного Бобров отсыпал ему премию в серебре и в экзотических товарах по выбору. С уходящим в Африку кораблем скульптора отправили в Элладу, наказав капитану, высадить его где пожелает. Осталось дождаться Вована, который вместе со Смелковым должен был заложить скульптуру в качестве клада. А пока «три грации» заняли почетное место в таблинуме, и Бобров часто на них засматривался, хотя Прошка как-то с грустью сказал, что живые лучше.

После отбытия Лисистрата Бобров наконец-то нашел время для прочтения научного труда Златки, Дригисы, Меланьи и Апи. Девчонки расстарались. Обложка была рисованная, с виньетками и на двух языках: русском и греческом. А вот текст был отпечатан на матричном принтере. Видать, с почерком у всех четверых были нелады.

Летопись начиналась довольно неожиданно. Даже Бобров некоторых подробностей уже не помнил и стал подозревать девчонок в художественном вымысле. Тем более, что никто из них при описанных событиях не присутствовал. Впрочем, Бобров не стал придираться.

…Шестое июня тысяча девятьсот девяносто второго года он помнил очень хорошо. Как и предваряющие события. Как все началось с пропажи Сереги на ровном месте и как буквально за несколько минут они прошли от крайней безнадеги до чуть ли не триумфаторов, так и не осознав полностью ни того, ни другого. Осознание пришло несколько позже. Бобров вспомнил свои первые часы в ином времени, как второпях не приняли во внимание, казалось бы, очевидные вещи и пришлось по ходу додумывать, или же попросту терпеть из-за их отсутствия. Интересно было бы сейчас спросить у Сереги про ощущения, которые он тогда испытывал. Жаль, что он сейчас далеко. Бобров подумал, что в принципе южная Африка уже сейчас вполне самостоятельное образование и там есть энергичные люди, которые прекрасно представляют себе путь дальнейшего развития и вполне могут справиться без Серегиной руководящей и направляющей роли.

Он понял, что отвлекся и опять обратился к «Летописи», как она претенциозно называлась. Вот первые три дня пребывания в древнем Херсонесе он помнил отлично. А уж первую ночь… Как они тащились с Серегой босиком по каменистой дороге, по которой и обутым-то пройти проблематично, в несуразных мокрых набедренных повязках, трясясь от холода или, что скорее, от нервного перенапряжения. И, главное, имея на двоих два десятка слов словарного запаса.

А потом оказалось, что древние греки народ гораздо более доброжелательный к жалким чужеземцам, чем даже европейские толерасты. А содержатель портового притона вообще душка. И потом, в городе на бродящих с разинутыми ртами варваров никто внимания не обращал. То ли варвары все были такими, то ли грекам было все до лампочки. Так что Бобров, вернувшись потом на два дня в свое время, настолько огорошил соратников своими рассказами, что те спервоначалу вообще ничего не соображали. Потом-то, конечно, это прошло. Но не скоро.

Торговые отношения с Херсонесом (о которых, кстати, город и не подозревал) выстраивались методом проб и ошибок. К бесспорно правильным решениям пришельцев следует отнести приобретение утлого челна и поставка за портал рыбы. Рыба действительно в море была, и было ее много. Вернее, очень много. Здесь легенды не врали. Даже несовершенные орудия древних позволяли им устраивать в городе и окрестностях рыбное изобилие. Что уж говорить об орудиях лова, приспособленных к реалиям двадцатого века, когда приходилось буквально охотиться за каждым хвостом. Когда вместо ожидаемого ведра мелочи Бобров с Серегой не смогли даже затащить в лодку набитую отборной рыбой мотню, они поняли, что это отличная статья дохода.

А дальше события заспешили как в быстро поворачиваемом калейдоскопе. И уже четырнадцатого июня, то есть, через восемь дней от начала внедрения, купленный с потрохами гражданин Херсонеса Никитос приобрел для них дом чуть ли не в центре города. Правда, если быть объективным, там все дома были почти в центре, потому что по большой оси города от левого мыса Карантинной бухты до южной оборонительной стены прогулочным шагом можно было дойти минут за двадцать.