Пока Смелков ходил по усадьбе, знакомился с введенными за время его отсутствия новшествами, команда Ефимии в срочном порядке оборудовала столовую. Бобров, отловив Ефимию, сказал строго:

— Вы это дело бросьте. Стол, стулья и никаких излишеств в виде лож. Не надо народ расхолаживать.

— А как же меню? — несколько растерянно спросила Ефимия.

— А вот меню, — тон Боброва стал мечтательным. — Меню непременно оставьте. И не говори мне ничего, — прервал он пытавшуюся что-то сказать Ефимию. — А то я заранее слюнями истеку.

Ефимия, победно улыбнувшись, укатилась на свою кухню. Кухня, кстати, совсем не походила на доставшуюся Боброву при покупке поместья. Она была значительно расширена за счет новой пристройки, заимела полы из каменной плитки, здоровенную русскую печь, этакий тепловой конвертер, раковину с холодной и горячей водой и множество других полезных приспособлений. Стены украшали многочисленные шкафчики и полочки, под ними протянулись блестящие релинги, увешанные совершенно необходимыми в кухонном деле шумовками, лопатками, длинными ложками, вилками и венчиками. А также другими крайне нужными вещами, в названиях которых Бобров изрядно путался. Ефимия была на кухне царицей и владычицей. У нее в подчинении находился целый штат поваров, поварих и поварят, а также официанток. Здесь против мужского контингента решительно восстал Серега и ему пошли навстречу. Правда, и официантки были только две. Они, конечно, как-то назывались по-гречески, но Бобров вникать в тонкости языка не стал и велел звать их попросту — официантками или, по торжественным случаям, стюардессами.

Торжественный обед несколько подзадержался, потому что приглашенный Никитос запаздывал и дозорный на надвратной башне только что донес, что повозка показалась из-за угловой башни города. Через пару минут поступил второй доклад, что в бинокль видны в повозке Никитос, его супруга и две дочки. Вован, который пропустил завтрак по причине своего отсутствия, выругался, но тихо, чтобы девчонки не слышали. Хотя изъяснялся он конечно на сугубо морском жаргоне, представляющем из себя адскую смесь греческих, русских и даже голландских слов, слегка разбавленных английскими, и девчонкам, постигшим только вульгарный греческий и литературный русский, его было не понять.

Тем не менее, Бобров скомандовал Ефимии накрывать, потому что ехать Никитосу оставалось минут десять. Ну это если не считать хитрого подъема по крепостному шоссе, как его называл Петрович.

Стол выглядел празднично. Ефимия и ее сотрудники, похоже, старались от души. Белая скатерть даже похрустывала, высокие свечи в кованых канделябрах только и ждали своего часа, в прозрачных кувшинах темнело красное и золотилось белое вино, вокруг белых тарелок в трогательной симметрии теснились ложки, вилки и ножи.

— Никогда не понимал изобилия шанцевого инструмента, — сказал Серега, кивая на живописную выставку металлических изделий. — Ну есть ложка, вилка и нож — все просто и понятно. Так и нет же: вилка для рыбы, вилка для салатов, вилка десертная, вилка закусочная. Обалдеть можно.

— Цыть, плебей, — ответил ему Юрка, с интересом разглядывая стол. — Тебе бы вообще кинжала из-за голенища хватило.

— Это да, — горделиво сказал Серега, совершенно не обидевшись.

За стеной раздался грохот и в столовую, которая триклиний, ворвался Никитос.

— Александрос! — возопил он. — Прости меня недостойного! — и добавил уже другим голосом. — Покупатели достали, блин.

Народ покатился. Юрка просто вылупился на грека, не в силах сказать ни слова. Бобров тонко улыбнулся. Следом за Никитосом вплыла его половина, одетая в дорогой светло-розовый хитон весь в мелкой плиссировке. Поверх хитона был накинут гиматий, а голову прикрывала легкая шляпа — фолия. Элина тут же направилась к Боброву, поприветствовала его, поцеловав двукратно, сделала ручкой Сереге и Петровичу и отошла к Злате. Девчонки, вбежав, крикнули:

— Хайре, дядя Александрос, хайре, дядя Серегос, хайре, дядя Петрович и дядя Юрас! — потом подумали и осторожно добавили: — Капитанос!? — и опять выскочили за дверь.

— Замуж отдам! — крикнул им вслед Никитос и повернулся к Боброву. — Ну никакого сладу нет с молодым поколением. Кто их таких в жены возьмет?

— Найдутся кто, — успокоил его Бобров. — Не все же молодые люди у вас олухи царя небесного. Я вот давеча на агоре видел. Вполне себе приличные юноши.

— Прошу за стол! — возгласила Злата как хозяйка всего этого великолепия.

И тут же в дверном проеме показались две официантки, которые как раз сегодня были стюардессами, в коротких белых хитонах с вышивкой по подолу стилизованными волнами. Официантки были нагружены тяжелыми даже на вид подносами с большой белой супницей у одной и набором разнокалиберных тарелок у другой.

— Щи по-гречески! — возгласил Бобров.

Вокруг общего стола двинулся сервировочный столик с супницей и тарелками. Одна из официанток разливала, вторая ставила тарелку перед клиентом. Застучали ложки. Аристократов в триклинии не оказалось. Да и есть очень хотелось. Щи по-гречески очень походили на обычные, но Ефимия все-таки ухитрилась добавить туда местного колорита.

Потом было второе и третье. На древнегреческую кухню это уже никак не походило. Ну, может быть за исключением вина из Андреевских подвалов. Когда девчонки притащили изделие под названием «сладкий пирог», которое к пирогу имело весьма опосредованное отношение, а Ефимия лично вкатила сервировочный столик с пыхтящим на нем самоваром, пиршество плавно подошло к концу. За чаем с пирогом настало время поговорить. Первым, вопреки традициям, выступил Серега. Никто, собственно, не удивился — Серега был равноправным членом сообщества, но все как-то привыкли, что тон посиделкам (а это были именно посиделки), как правило, задавал Бобров. Да и темы были не животрепещущие. Или какие-нибудь мелочи жизни, не требующие немедленного разрешения с привлечением всех сил, или вообще глубокое теоретизирование по поводу смысла жизни.

Серега мало того, что сломал традицию, выступив первым, он вообще предложил расслабленным хорошим обедом партнерам чуть ли не концептуальную тему. Он решил, ни много ни мало, как поставить народ перед проблемой выбора. Народ был явно не готов на сытый желудок думать о великом, но Серега своим выступлением искру заронил. Конечно, дискуссии не получилось, да ее и не могло получиться. Никто же не мог принять всерьез заявление о том, что они просто обязаны со своими знаниями, техникой и технологиями подтягивать этот мир до своего уровня, и не только занять в нем если не главенствующее, то, хотя бы подобающее им место, но и сделать так, чтобы мир стал лучше, красивше и справедливее.

Однако, кроме Сереги таких радикалов среди партнеров не нашлось. Насчет подобающего места был один претендент, и это оказался Никитос. Он еще жаждал новизны, жаждал успеха и поклонения. Была в нем этакая авантюрная жилка. Он считал, будто партнеры мало занимаются розничной торговлей, почти прекратили поставку товаров из-за кромки, постепенно меняя их на собственные изделия. Конечно, открыты лавки в Гераклее и Керкинитиде, намечается сделать то же самое в Византии. Да, богатство растет и приумножается. Но, видят боги, хочется чего-то такого, невиданного, чего никто больше не сможет. На этом Никитос иссяк и оглянулся удивленно. Оказалось, что все у него есть и всего этого много. Но, тем не менее…

На пафосный Серегин спич Бобров только похмыкал и выдал:

— Молод ишшо. Подрастет, повзрослеет — поменяет мнение.

И Петрович и Вован только кивнули. Юрка, у которого все дела были за порталом, но, тем не менее, сильно зависящий от состояния дел у Боброва, тоже был против великих потрясений, свято уверенный в преимуществе медленного и плавного нарастания благосостояния. Правда, если копнуть поглубже, куда-то очень глубоко, то обнаружилось бы, что толстый и весь из себя положительный Смелков был бы совсем не против и быстрого обогащения, но только в том случае, если это не вызовет никаких отрицательных последствий. А уж давать в руки потенциальным конкурентам какие-либо преимущества, а они непременно у них окажутся, не могут не оказаться, потому что человек слаб и подвержен, такое Юрка и в бреду себе представить не мог. Вернее, представить мог, но его от этого начинало тут же плющить и корежить.