— Ну тебе тоже не помешает. Слушайте же. Сапфо, или как ее чаще называют, Сафо родилась на Лесбосе в конце седьмого века до нашей эры. Златка, специально для тебя, — примерно за триста лет до нас.

Златка помотала головой.

— Прости, но я такого количества лет себе даже представить не могу.

— Да и ладно, — успокоил ее Бобров. — Просто это было очень давно. Хотя, при таком течении жизни, все это случилось словно бы вчера. Так вот, родители при рождении назвали девочку Псапфа, что на ихнем эолийском наречии означало «ясная» или «светлая». И, что самое интересное, не ошиблись. Более ясной и светлой поэтессы этот мир не знал. Ею восхищались все: Солон, Платон, Алкей, Геродот. Ее приравнивали по поэтическому дару к Гомеру, а это вообще для греков недосягаемая вершина. Вобщем женщина была достойна любви и подражания. Мы бы посетили ее могилу, но я, к великому сожалению, не знаю где она была похоронена. Знаю только, что где-то здесь, на Лесбосе.

— Ну так, если, как ты говоришь, она была такой известной, давай спросим у любого, — предложил Серега и огляделся. — Вон, вроде местный идет. Эй, любезный, ты не пояснишь нам, людям нездешним, где находится могила поэтессы Сапфо?

Пожилой грек в длинном подпоясанном хитоне, будучи намного ниже Сереги, поднял к нему седую бороду.

— Сапфо? — переспросил он, и в голосе прозвучало сомнение. — Откуда вы, чужеземцы?

— Херсонес Таврический, — поспешил вмешаться Бобров, опасаясь, как бы Серега не ляпнул, что они из Севастополя. — Может, слышали?

Старик пожевал губами и признался:

— Нет, не слышал. Но, если вы хотите увидеть могилу нашей Сапфо, идите по этой улице до конца и за последними домами повернете направо и через полстадии сами увидите. Там невозможно ошибиться.

— Благодарю тебя, — Бобров поклонился.

Серега поклонился молча.

Могилу действительно они увидели издалека, и, старик оказался прав, не признать ее было невозможно. Белый полированный мрамор немного посерел за столетия, но общее впечатление оставалось прежним. И надпись? АпФ£. Постояли немного. Потом Серега вдруг сказал:

— Подождите меня здесь, — и скорым шагом удалился.

Вернулся он минут через пятнадцать с амфорой и стопкой чаш. Отбив обухом ножа горлышко амфоры, он разлил густое красное вино по чашам.

— Шеф, а ты знаешь что-нибудь из ее стихов?

Бобров посмотрел на него внимательно и утвердительно кивнул.

— Шеф, но откуда?

— Оттуда, — сказал Бобров грубо и опрокинул в себя чашу.

Когда они шли обратно, Златка все норовила заглянуть в лицо Боброву, прижимаясь к его левому боку. Но тот постоянно отворачивался.

«Трезубец» вышел в море поутру. Свежий ветер дул с запада. Остальные суда предпочли отстаиваться в порту и «Трезубец» был единственным, кто отдал швартовы. Вовану советовали не соваться, но он поступил вопреки советам. Косясь на его относительно высокие мачты, бывалые моряки только качали головами. А Вован поставил корабль вполветра и понесся на юг. «Трезубец накренился на левый борт, почти касаясь воды ширстречным поясом. Паруса уже не гудели, а выли, натянувшись до барабанного состояния. Такелаж отзывался всяк по своему в зависимости от диаметра и степени натяжения. Качка случилась комбинированная с преобладанием бортовой, и половина воинской команды практически сразу стала небоеспособной.

— Это мы еще между островами идем, — зловеще сказал Вован. — Вот погодите, выйдем на простор…

— А может… — осторожно начал Бобров, который сам от качки не страдал, но очень переживал за девчонок.

— Отстояться предлагаешь? — насмешливо поинтересовался Вован. — Чего ж тогда не возражал, когда мы с Лесбоса уходили?

— Ну, я такого не предполагал, — развел руками Бобров.

— А надо было, — назидательно заметил Вован и сказал рулевому. — Возьми-ка на полрумба ближе к весту.

И «Трезубец», зарываясь правой скулой, полез на очередную волну.

Между тем, проплыл по левому борту славный своим вином остров Хиос.

— Может, зайдем? — кивнул в ту сторону Серега.

— Куда тебе, — ответил Вован, скривившись. — Ты и так еле на ногах держишься.

Серега мужественно выпрямился, но цвет лица, бледногос прозеленью, скрыть было трудно.

Златку, хоть она и держалась вполне достойно, Бобров чуть ли не силой отправил в каюту. Она, конечно, хотела быть рядом и восторженно наблюдать борьбу со стихией, но Бобров, глядя, как гребни волн заливают бак, настоял, чтобы она ушла. Ему теперь везде мерещилась опасность, и рисковать Златкой он не хотел ни в малейшей степени. А чтобы ей было не скучно в каюте отправил туда и Дригису, тоже держащуюся прекрасно, что было странно для совершенно сухопутной девушки.

— До Крита добежать не успеем, — с сожалением сказал Вован, когда к вечеру на море стал опускаться туман. — Поэтому предлагаю заночевать на острове Кос. Вон он как раз виднеется по левому борту.

— Слышь, шеф, — Серега заметно взбодрился. — Ты, когда там что-то насчет Праксителя нам втирал, мелькнуло слово Кос. Так как?

— Ну мелькнуло, — неохотно ответил Бобров, хватаясь за релинг, потому что «Трезубец» стал круто ворочать на восемь румбов влево. — Я же вам, большим ценителям искусства, объяснял, что мастер изготовил две скульптуры Афродиты — одетую и полностью обнаженную. Одетую как раз и взял себе храм на острове Кос.

— Так может, сходим, посмотрим?

— Боги! — возопил Вован. — Куда ты собрался! Да на тебе не то, что лица нет, на тебе даже…

Набежавшая волна заставила его замолкнуть и спутники так и не услышали, чего же еще не было на Сереге. К разговору Вован не вернулся, потому что был занят новым курсом и выдавал в рупор сложную смесь из шкотов, гитовов, дирик-фалов и прочих эренс-бакштагов. Команда всю эту абракадабру прекрасно понимала и носилась как угорелая. В результате «Трезубец» пошел почти на восток и качка перешла в плавную килевую. А тут как раз через тучи пробилось заходящее солнце и все вокруг окрасилось розовым и девчонки, словно специально ждали, одновременно вылезли из люка.

Шторм на следующий день не затих, а вовсе усилился и Вован, послушавшись Сереги, который выразил не только свои чаяния, но и части воинской команды, в море не вышел. Бобров и все остальные, не подверженные морской болезни, решение капитана восприняли неоднозначно, но деваться было некуда — капитан на корабле был царем и всеми богами одновременно. Поэтому они всей компактной группой сошли на берег.

Городок Кос, названный, похоже, по одноименному острову оказался маленьким и невидным. Жителями в городке являлась странная смесь из греков, персов, финикийцев и других народов моря. Но они как-то между собой ладили и не конфликтовали. Выросшим при проклятой советской власти это странным не казалось. Впрочем, и остальные члены команды, коим посчастливилось сойти на берег, на этом не зацикливались.

Дорогу к храму Афродиты им охотно указал первый же прохожий. Он, правда, при этом понимающе ухмыльнулся, но Бобров этому значения не придал. Они отправились в указанном направлении. Храм располагался на окраине городка. Сразу за ним начинался лес, и белый мрамор колонн красиво смотрелся на фоне зелени.

Как только они подошли к ступеням портика, так небесные хляби разверзлись (иначе просто не скажешь) и, спасаясь от потоков воды, группа забежала под крышу. Две молодые симпатичные жрицы встретили их и, улыбаясь, повлекли в полумрак помещения. Когда же Бобров пытался добиться у них ответа на вопрос о скульптуре Афродиты работы Праксителя, они ничего не ответили и только продолжая улыбаться, тянули мужчин за собой. Причем девушек жрицы не трогали и даже посматривали на них неодобрительно.