Что за страшную тайну скрывает этот мужчина, какое лютое зло произошло с ним и сделало его настолько жутким и диким, захватило всецело и наполнило густым, липким мраком? Мне казалось, эта тайна спрятана здесь, за гладкой мраморной женщиной, внутри нее. Он похоронил свою боль и приходит молиться ей так, чтоб никто не видел. И меня он тоже закопает прямо здесь… если не произойдет чуда. Но в чудеса я уже давно не верила.

Хан закончил копать и ловко выпрыгнул из глубокой ямы. Воткнул лопату в землю, смахнул пот со лба тыльной стороной ладони. Потом подошел ко мне тяжелой поступью. Остановился рядом и посмотрел мне в глаза.

– Как ты там сказала? Ты меня любишь?

Я кивнула, стараясь выдержать взгляд и не сломаться под ним, не дать раскрошить мою решимость выстоять до конца. Здесь и сейчас решится моя судьба. И я или стану по-настоящему ему женой, или умру. Третьего не дано.

– Не надо мне кивать. Говори. Я люблю тебя, Хан. Поэтому я вернулась.

И прищурил глаза, выжидая. Я больше не могла прочесть в его зрачках ровным счетом ничего. Ни боли, ни отчаяния, ни разочарования. Там стало непроницаемо темно и страшно. Вспомнился тот Хан, с красной розой за праздничным столом. Мрачный, огромный, как черный хищник.

– Я люблю тебя, Тамерлан. Поэтому я пришла к тебе. Я тебе верю.

Усмехнулся. И эта усмешка на доли секунд преобразила его лицо.

– Красиво… очень красиво. Каждое твое слово такое же красивое, как и ты сама.

Провел пальцами по моим волосам, по скулам, по шее и вдруг со всей силы толкнул в грудь, и я пошатнувшись полетела на дно ямы. Приземлилась на живот пластом прямо в грязь. Сердце зашлось от ужаса. Ну вот и все. Это конец.

– Только я давно не верю красивым словам, и поэтому мы поиграем в детектор лжи. Если солжешь – я закопаю тебя здесь живьем.

По всему моему телу прошла дрожь, и я с трудом поднялась на дрожащие ноги, оглядываясь и с замиранием сердца глядя на слои земли, окружающие меня со всех сторон. Даже не знаю, что страшнее – лежать в гробу или вот так видеть черноту и грязь, под которой ты задохнешься.

– Я закапываю – ты рассказываешь. Если я поверю – я остановлюсь, а если нет, то покойся с миром, Ангаахай.

– Что рассказывать? – в отчаянии спросила я.

– Расскажи мне обо всем. О себе, о том, за что любишь такого психопата, как я, почему сбежала, с кем, какого хера вернулась. Просто говори. Давай. Время пошло.

Он стал сверху вместе с лопатой и бросил первую порцию земли мне под ноги. Вот и настал конец всему, и это не плохо. Это просто очередной конец, и, возможно, теперь я стану свободной, я обрету покой, я воссоединюсь с людьми, которые меня любят.

Я посмотрела на комья, упавшие на мои голые пальцы, и начала говорить. Не с ним. Нет. Я говорила с мамой Светой. Говорила так, как если бы она была передо мной, и я могла бы рассказать ей обо всем, что случилось. Первое время я все еще чувствовала, как земля падает мне в ноги, видела, как заполняется яма, а потом это перестало иметь значение. Я рассказывала ей обо всем. День за днем в его доме, минута за минутой. Рассказывала о ненависти, о боли, об ужасе. Об Эрдэнэ, о слугах, о своих кошмарах и о том, как мечтала сбежать и даже желала ему смерти. Пусть меня за это похоронят живьем, пусть закопает меня здесь, но я не солгу. Пусть это станет моей последней исповедью.

– Не знаю, в какой момент все изменилось. Его взгляд стал другим. Я начала чувствовать, как мне его не хватает. Как хочется ощутить его запах и успокоиться, ощутить звук дыхания, сильные ладони на своей спине. Мне с ним не страшно. Мне кажется, он может спрятать меня даже от камнепада или обрушиться этим камнепадом на мою голову. Я бы хотела…хотела стать для него больше, чем никем. Хотела бы, чтобы он пусть даже не любил… но уважал меня и был чуточку привязан ко мне, а я бы могла дарить ему нежность. Когда он прикасается ко мне… когда гладит мои волосы, трогает мое лицо, тело, я чувствую себя цветком, раскрывающим свои лепестки под ласковыми пальцами хозяина. Ни с кем и никогда мне не было так хорошо. Он совсем другой внутри. Не такой, как кажется. Иногда я смотрю на него, и мне кажется, он весь покрыт толстой коркой, наращенной годами. А под ней свежее мясо, под ней глубокие раны, и стоит только подцепить эту корку и… Поэтому нельзя прикасаться, поэтому каждый, кто приближается, может умереть. Но я бы не смогла причинить ему боль. Я вернулась, потому что это был мой выбор. Вернулась, чтобы посмотреть ему в глаза и покорно принять свою судьбу. И если моя судьба не рядом с ним, то пусть я умру от его рук и на его глазах. Не прячась, не убегая. Пусть он знает, где закопал меня именно он, а не кто-то…кто-то в безымянной могиле и неизвестно где. Если бы ты была жива, мамочка… я бы много рассказала тебе о нем. Если бы они не убили тебя, если бы я не осталась одна. У меня теперь совсем никого нет, и мне не страшно. Я принадлежу ему, и пусть он решает – жить мне или умирать.

Я говорила, глядя с закрытыми глазами, чувствуя, как пробирает до костей холод, как слезы текут по щекам и как становится безразлично – падает ли земля в яму. Разве это имеет значение, если я ему не нужна, и он не верит мне.

А потом ощутила горячее дыхание на своем лице, услышала, как оно вырывается со свистом из его легких, как жжет мою кожу. Спустился свернуть мне шею перед тем, как продолжить? Чтоб замолчала?

– У тебя есть я.

Пальцы жадно впились в мои волосы на затылке, и я медленно распахнула глаза, и тут же мой взгляд схлестнулся с его горящим взглядом.

– И ты правильно сказала – ты принадлежишь мне. Я решу, когда тебе умирать. Пока что твоя жизнь на волоске. Одной ногой в могиле… пока я не буду уверен окончательно, что ты мне не лжешь.

Потом притянул меня к себе, крепко сжимая одной рукой за поясницу, а второй за волосы на затылке.

– А может быть, ты вернулась зря и еще сильно об этом пожалеешь.

Провел пальцами по моей щеке, размазывая слезы.

– Ты красивая, даже когда плачешь. Пока что я не хочу тебя убивать… пока что я проверю каждое твое слово.

Облизал свои пальцы, и его взгляд смягчился, подернулся дымкой, а у меня в ответ сердце забилось чуть быстрее.

Затрещала рация на поясе у Хана, и он выхватил ее одной рукой, другой все еще удерживая меня за затылок.

– Хан, рудники сгорели дотла. Батыр зовет к себе немедленно. Кто-то объявил войну Дугур-Намаевым. Все работники были заперты внутри и сгорели живьем.

– Мне какое дело? Его рудники, пусть он сам и расхлебывает. Его война – не моя война.

А сам продолжает смотреть мне в глаза.

– Я занят.

Отключил рацию и сунул обратно за пояс, а я перехватила его руку.

– Ты – Дугур-Намаев.

– Я знаю, – в мгновение взгляд стал жестким и отталкивающим.

– Мне…мне кажется, это и твоя война тоже.

– Что? – не веря своим ушам наклонился ко мне. – Что ты сказала?

– Что…что война и твоя тоже. Ведь это твоя семья.

Сильная ладонь резко легла мне на челюсть и болезненно сдавила, так, что я вынужденно приоткрыла рот.

– Никогда не лезь туда, куда не просят. Никогда не говори мне, что делать. Поняла? Твои обязанности – ноги раздвигать и поддакивать. А этой гребаной семье я никогда не был нужен. Но и это не твое дело!

– Они твоя семья, – упрямо сказала я, морщась от боли, – если тебя зовут, значит ты им нужен. Гордыня и тщеславие – самые любимые дьяволом пороки.

Оскалился, наклоняясь ко мне, но я смотрела ему в глаза и не отводила взгляд.

– Не лезь! Я с тобой закончу позже!

Выбрался из ямы и легко поднял меня на поверхность. Снова воткнул лопату в землю и быстрой поступью пошел в сторону дома. Я помедлила несколько секунд и пошла следом за ним.

Хан уехал, едва я вернулась в дом, я видела, как отъезжала от ворот его машина. Это было странное ощущение, и я бы никогда не поверила себе, что испытаю подобные чувства, вернувшись в этот дом, но я была рада видеть его мрачные темные стены и зарешеченные окна, увитые диким виноградом. Как будто вернулась к старому и доброму другу. Как все меняется со сменой восприятия, а ведь когда я мечтала сбежать, я убегала от врага, и этот дом был вражеской территорией. Проклятой тюрьмой, мрачным и грозным чудовищем, удерживающим меня внутри своей голодной утробы.