- Чего мне его уважать?

Ольга подставила дворничихе стул.

- Вот кто мой возраст пускай уважает - дети. Я со своим возрастом только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.

Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама шпулька и на нее нитка наматывается.

Старуха Маша поморщилась.

- Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая Марфа такая же упрямая была, поперечная. - Маша опять повернулась к бабушке. - Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.

- Ольга, садись. Ешь пироги, - приказала бабушка.

Ольга потрясла головой.

- Не хочу. Я в Архангельске ела.

- Сейчас дети закормленные, - словно извиняясь за внучку, сказала бабушка. - Даже вкусненького не хотят.

- Закормленные. Особенно мой Аркадий, - кивнула старуха Маша. - Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще фасонишь, а памяти нет, - рассердилась она. - Ну, Марфа... Неужели не помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.

- Не помню Марфу! - Бабушка тоже начала сердиться. - А каблуки к этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.

- Не воображай. Ты всегда воображала - старые песни на новый лад перекраивала. - Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше. - Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И угораздило же такой родиться! Бедняжка. - Старуха Маша погладила Ольгу по голове. Поцеловала.

Ольга съежилась.

- Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела. У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.

Ольга еще больше съежилась.

Маша сорвалась с места, побежала к окну.

- Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! закричала она.

Старуха Даша обняла Ольгу.

- Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.

- Неужели добротой можно оправдать глупость? - спросила Ольга.

Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.

- Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.

- Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.

- Нашел? - крикнула Маша в окно. - Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.

Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:

- Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.

- Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая дворничиха.

- То-то он сегодня фальшивит. - Маша откусила пирога. - У тебя своих нет, потому и хохочешь.

- Ага. Я своих в войну похоронила.

- Легко тебе живется! - Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.

Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:

- Ну, беда.

Маша еще пирога откусила. Причмокнула.

- Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь... Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну... Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.

- Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.

- Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.

За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.

- Не этот! - вскочила старуха Маша. - Я тебе велела не этот играть. Другой! - Она хрипло и фальшиво запела: - Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля... Понял?

За окном заиграли другой вальс.

- Когда хочешь, тогда можешь, - сказала старуха Маша.

Ольгина бабушка упрекнула ее:

- И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.

- Это ихнее дело, - заявила Маша. - Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга - она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. - Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: - Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. - Маша повернулась к бабушке. - От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться - не откажусь.

- Не было у меня рыжих родственников, - с угрозой в голосе сказала бабушка.

Дворничиха прошептала Ольге:

- Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.

- Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, прошептала Ольга.

- Что ты, милая.

За окном печально и ломко затренькала балалайка.

- Шурик страдает, - сказала Клаша.

- Любовь, - улыбнулась Даша.

- Непутевый - везде непутевый. Даже продавщица - тьфу! - и та на него не смотрит. - Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку глазами. - А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея дочка. А кривой Матвей и твой дед - братья двоюродные.

- А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.

- Нет, рыжий.

- А я говорю - каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.

Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:

- А я?

- Что ты? Ты сиди, ешь пирог.

- А я разве тебе не родственница? - крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.

- Ишь ты, - сказала старуха Маша. - Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.

- Не было деверя! - тихо и угрожающе прошептала бабушка.

- Как же не было?

- Не было!..

- Был!

Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:

- Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?

КАРТИНА ПЯТАЯ

На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.

Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.

Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.

- Прячься, бабушки мчатся!

Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.

Старухи высыпали из парадной - Маша за Клашей, Даша за Машей.

- И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.

- Нет, каштановый... Ольга! - позвала бабушка. - Ольга!

- Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.

- Каштановый!

- Рыжий!

Дворничиха схватила метлу. Крикнула:

- Хватит!

- А я говорю - рыжий.

- А я говорю - каштановый.

- А я говорю - хватит!

Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.

- Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.

Старухи опешили.

- Ольгу не видел? - спросила бабушка.

- На улицу побежала.

- Она тебе ничего не говорила?

- Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.