– Третья часть плана, которую ты пыталась скрыть? Думаешь, я забыл? Господи, как велика твоя жажда власти и как сильна ненависть!

– Неправильный вывод, – бесстрастно возразила она. – Я никогда не знала ненависти.

– Слышать это от той, что погибла в сражении?

– Сражаться и ненавидеть – разные понятия. Как могла я ненавидеть существо, не рожденное для этого мира? Оно вне суда. И для него мы все, возможно, неизмеримо большее зло. Но я принадлежала этому миру, а ему оно причиняло вред. Поэтому данное существо следовало уничтожить.

Этот удивительно четкий выговор, уверенность, парадоксальность логики затягивали против воли, словно водоворот. Но Оливер не желал поддаваться.

– Как будто таракана прибить… А Найтли? Он-то – нашего мира. Его ты тоже уничтожила без ненависти?

– Каждому – по заслугам его… Хотя Найтли – это долгая история. Разумеется, тогда его звали по-иному.

– Что связывало вас? – вырвалось у него. Он вдруг осознал, что вопрос этот для него важен.

– Традиция. Забытая карнионская традиция. Поход двоих.

– Мне сказали, что это предрассудок.

– А что есть предрассудок? Косвенное свидетельство традиции. Данная восходит ко временам Темного Воинства. – Поясняя, она отнюдь не впадала в тот менторский тон, который предполагает в собеседнике не то слабоумие, не то младенческую наивность, напротив, в нем ощущалась спокойная доброжелательность.

– Безличию, бесформенности порождений Темного Воинства, оскорблявшим представления карнионцев о мироздании, нужно было найти противовес. Что же могло служить им?

– Порядок, наверное…

– Ошибочная мысль. Не порядок, а гармония. Гармония же рождается из единства противоположностей. Ты должен знать – это есть во многих учениях. Небесное и земное, правое и левое, свет и тьма – и так далее. В человеческом воплощении это союз мужчины и женщины. Совместно они изгоняют Темное Воинство – так учат «Логии» монастыря Четырех Врат и «Апокриф святого Хамдира».

Итак, в его жизни произошел слом, а в результате приходится выслушивать лекцию по древнекарнионской философии. И – странное дело – Оливер готов был с этим примириться.

– Никогда не слышал о таких.

– Еще бы. Их искореняли так усердно, что я не уверена, сохранился ли в империи хоть один полный список. В старинных семьях их заучивали наизусть… И Темное Воинство изгнали, и смысл обычая забылся, даже родители твоего приятеля Сторверка не знали его, несмотря на то, что действовали в полном соответствии с ним.

– Но Брекинги – очень древний род.

– Эрды, – произнесла она с некоторым оттенком превосходства. – Северяне… Я имела в виду карнионские семьи. Но согласимся, Брекинги – это удачный случай. А вот у нас с Найтли ничего хорошего не вышло. Ему всегда недоставало силы воли. И вдобавок он был слишком умен для обычного воина. Это дурное сочетание свойств. Поэтому он все бросил и стал заниматься науками. Но он не знал, что для ученого недостаток воли – порок куда худший, чем для воина.

– Ты называешь слабовольным человека, который около сорока лет посвятил твоему возвращению?

– А ты путаешь силу воли с привычкой. Что стало с Найтли, когда он убедился в успехе своих трудов?

– Для тебя, похоже, важнее всего ясность мысли.

– А что мне осталось, кроме мысли?

Оливеру внезапно стало стыдно за свою враждебность. Уловив это, Алиена заметила:

– Не надо проводить аналогий. В определенном смысле ты являешь собой полную противоположность Найтли, так же как Селия противоположна мне.

Запинаясь, Оливер спросил:

– Но если… ты говорила о единстве противоположностей… почему соседство с Селией для тебя так мучительно?

– Я говорила о союзе мужчины и женщины. А мы – обе женщины, и ничего мужского ни в одной из нас нет.

– Свет и тьма – тоже стихии одного порядка.

– Да. Но мы – не две половины единого целого. Будь так, все было бы не в пример легче. Мы – две равноценные личности в одной. А это – болезнь. – Помолчав, она добавила: – Ты справедливо можешь упрекнуть меня в жестокости. По отношению к тебе, к Селии, к вашему ребенку. Но, пытаясь спастись от безумия, я спасаю всех.

– Но если то, чего ты добиваешься, невозможно?

– Невозможно? – Ледяная гордыня проступила сквозь знакомые черты. Лицо, не имевшее ничего общего с тем, что было изображено на обрывке бумаги, выглядело его зеркальным отражением. – То же твердил мне Найтли: невозможно перейти мост, невозможно войти в огонь…

– Ты только что призывала не проводить аналогий.

– Суть вещей от этого не меняется. И запомни: я никогда ни к чему не призываю. Я ставлю в известность. Исходя из этого, полагаю, наш разговор завершен. Я покидаю тебя, как покидала всегда, когда оставляла наедине с Селией.

Голова ее качнулась, а когда поднялась вновь, резкие, властные черты лица смягчились. Глаза были полузакрыты, как от яркого света, хотя в комнате было темно, ресницы вздрагивали.

– Селия?

Все еще не глядя на него, она слепо зашарила руками, нащупала на коленях детскую рубашку, схватила ее и охнула, уколовшись иглой. И только тогда глухо произнесла:

– Теперь ты знаешь все. И вправе ненавидеть меня за обман.

– Этого она и добивается, верно?

– Нет. Но, как она говорит, суть вещей от этого не меняется. Я не хотела открывать правду, не она. Я желала, чтоб ты как можно дольше оставался вне… этого.

– И я просто смотрел бы на то, что с тобой происходит, и гадал, не сходишь ли ты с ума? Нет, тебе нужно было сказать мне.

– И что бы ты сделал?

– Я бы попытался тебе помочь.

– Как?

– Не знаю. Но может быть, еще не поздно. И если я разделю с тобой правду, она не будет столь тяжела.

– Я не могу требовать от тебя все новых жертв.

– А приносить бесконечные жертвы ты можешь?

– Порой мне кажется, что могу.

Она казалась такой слабой, такой потерянной, такой несхожей с той, что говорила с Оливером несколько мгновений назад, что он забыл обо всех сегодняшних своих терзаниях.

– Когда пробудилась Алиена, ты испытывала такую боль, что пыталась убить себя. И это… все так же мучительно?

– Временами, – почти беззвучно сказала она. – А иногда чудится, будто я привыкла, что все это вполне можно выносить, иногда я и вовсе не чувствую ее присутствия. А потом снова – все двоится, расплывается, и нужно чудовищное усилие либо смертельная угроза, чтобы все стало единым.

– Ты не упомянула усилий, что уходили на то, чтобы скрыть свои мучения от меня.

– Я хотела, чтобы ты был счастлив. Но мне не удалось сохранить твое счастье.

– Дурное это было счастье – за твой счет и от незнания.

– А счастье только таким и бывает… Что ты сделаешь теперь?

– Если бы мне было дано знать? Одно я понимаю – раз ты научилась жить и смиряться с этим, значит, я тоже должен. Хотя признаюсь – я не люблю Алиену и никогда ее не полюблю.

– Да, но ты должен понять – она не такая жестокая, как представляется… не такая безжалостная. Она гораздо сильнее меня, я, помнится, говорила об этом, и для нее сознательно умалиться, отказаться от главенства, не действовать, а ждать – жертвы не в пример тяжелее, чем те, что приношу я.

– Еще бы, с ее-то властолюбием…

– Не надо. Не стоит осуждать ее за то, что она ждет изменений. Ведь у меня есть вы, ради которых я согласна терпеть все и дальше, – мой ребенок и ты… а что есть у нее? Только знания.

– И если мы будем с тобой, ты выдержишь?

– Надеюсь. – Она неуклюже встала. – В одной из книг Найтли я прочитала поучение, принадлежавшее какому-то греческому монаху: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». Это обо мне… Тебе не кажется, что сегодня я тебя основательно подвела? Уже ночь, а я так и не позаботилась об ужине. Плохая у тебя жена и ничего хорошего не заслуживает. – Она направилась к лестнице.

День был невероятно длинный, и Оливер безмерно устал после поездки в Эйсан и обратно, если не считать усталости душевной. Ноги гудели и едва слушались, но он сумел перехватить Селию – ее походка с каждым днем становилась все более затрудненной.