После третьей неудачной попытки ЭКО доктор предложил нам сходить в группу поддержки для родителей, проходящих через аналогичные сложности. Никто не сможет понять все превратности бесплодия, если сам через это не прошел. Кристофер сначала был против, ему не хотелось раскрывать душу перед кучей незнакомцев, но потом он привык. Несколько пар сдружились, и мы часто ходили в гости или выпить вместе.

– Мне записать нас или ты сама? – спросил он.

– Я запишусь в перерыве сегодня вечером. Тебе лучше отдохнуть и подготовиться к завтрашнему дню.

– Джейни уже не в отделении неотложной помощи, – сказал он, читая мои мысли.

Я вздохнула с облегчением.

– Они перевели ее на третий этаж. Запихнули в одно отделение с престарелыми пациентами, для безопасности.

Я приподняла брови.

– Они всерьез думают, что кто-то будет ее искать?

Он покачал головой.

– Думаю, это просто меры предосторожности. Представить не могу, чтобы кто-то выкинул ребенка на парковке посреди ночи, а потом вернулся за ним, но кто знает.

– Когда вы впервые встретили Джейни? – К первому полицейскому присоединился еще один, бывший следователь, ныне частный сыщик, с крепким рукопожатием, представился Роном. Он пытался изображать полицейского, но гражданская одежда выдавала его с потрохами. Понятия не имею, почему он был так важен для дела.

– На третий день в больнице.

– Это нормально, что социальный работник встречает клиента не сразу? Я думал, вы должны поговорить с жертвой в течение двадцати четырех часов после происшествия.

Ненавижу, когда задают вопрос, хотя сами отлично знают ответ.

– Должны, но ее состояние было нестабильно.

У меня начинала болеть голова от яркого неонового света. Я потерла виски, стараясь как можно дальше отогнать боль.

– Она была так больна? – спросил офицер Люк. Рон сообщил мне его имя. У обоих были одинаковые короткие стрижки.

Я покачала головой.

– Не больна. Истощена. Вы знаете, что умирающего от голода нельзя кормить, потому что это может его убить? – Ответа на вопрос я ждать не стала. – Я понятия не имела. У нее случился сердечный приступ через несколько часов после поступления, потому что ее слишком много кормили, и они потом два дня ее стабилизировали. Так что я не могла с ней встретиться раньше чем через почти трое суток.

– Что вы о ней подумали при встрече?

– Она очень меня удивила, – сказала я.

– Чем? – Люк склонил голову набок и вопросительно смотрел на меня.

Я не знала, как объяснить, что удивляло в Джейни. Это сложно описать словами, вам надо было быть там тогда и видеть ее. К счастью, они видели снимки криминалистов, так что точное описание от меня не требовалось.

– Я ожидала увидеть перепуганную травмированную девочку, а Джейни болтала с медсестрами и улыбалась, когда я вошла. – Ее комната в тот день представляла буйство красок, сотрудники больницы заполнили ее воздушными шариками и мягкими игрушками. Ей все что-нибудь приносили. Я тоже не стала исключением. Я принесла маленького плюшевого мишку с сердечком в лапках. Она сидела посреди комнаты на кровати, а медсестры выстроились в очередь за ее улыбками. Она не была скована страхом, как я ожидала. О ней говорили как чуть ли не о ребенке-маугли, но она определенно была не такой.

Я с трудом смогла сдержать ужас при виде ее истощенной фигурки. Линии черепа проступали сквозь бледную кожу, настолько прозрачную, что видно было фиолетовые вены. Скулы выступали, светло-голубые глаза выпирали из глазниц.

Рон кивнул мне, чтобы я продолжала, но без их вопросов рассказывать было тяжело. С вопросами понятно, чего от меня ждут. А рассказывая свободно, я могла сболтнуть что-то, что говорить не следовало. Нервы сжались в комок.

– Сначала с ней сложно было установить контакт, так всегда бывает. Никто не любит соцработников, даже те, кому мы помогаем. Я хотела поговорить с Джейни наедине, но она так испугалась, когда я попросила медсестер выйти, что я разрешила им остаться, – сказала я. – Мы все еще не знали никаких обстоятельств дела, понятия не имели, кто ее родители или опекуны, кто несет за нее ответственность и они ли сделали это с ней. Полиция допрашивала всех в том квартале в поисках возможных улик, но еще ничего не обнаружила. По крайней мере, насколько я знала. Полиция не всегда делится со мной всем, что им известно. – Я оборвала себя, осознав, что сказала. – Извините, я просто…

Рон отмахнулся.

– Понимаю. Не стоит извинений.

Он пристально посмотрел на Люка.

– Будет лучше, если мы будем работать в команде. – Он задержал взгляд, потом повернулся обратно ко мне: – Вы думали о ее матери? Кто-нибудь задумывался, может, она в опасности?

Я смущенно опустила голову.

– Знаю, мы должны быть беспристрастны и не делать поспешных выводов, пока у нас не собраны факты, но все почему-то были уверены, что Джейни выбросили ее родители. Или какой-то сумасшедший. Никому не приходило в голову, что еще кто-то может быть в беде. Жаль. Тогда все могло бы закончиться иначе.

– Я во вторник пойду осматривать Джейни перед операцией. Ты не хотела бы пойти со мной, чтобы ей было комфортнее?

Я всегда посещал пациентов перед операцией, если это было возможно. Мне нравилось знакомиться заранее, а операция проходила легче, когда у меня был контакт с пациентом. Я уже не в первый раз просил Ханну о подобной помощи. Я иногда от нервов мог говорить одними терминами, а она, не прикладывая ни малейших усилий, создавала непринужденную обстановку.

– Ты же знаешь, что мне нельзя, – она покачала головой.

Сохранять присутствие Джейни в больнице в тайне долго не удалось. Как только полиция начала собирать информацию по городу, новость разлетелась со скоростью пожара, и все жаждали узнать еще что-нибудь о брошенной девочке. Полицейские круглые сутки дежурили под дверью ее палаты, и видеть ее разрешалось только лицам, включенным в специальный список. Было крайне маловероятно, чтобы кто-то попробовал тайком к ней пробраться, но все вокруг принимали высшие меры безопасности.

– Я внес тебя в список, – сказал я.

– Да ладно! Стефани говорила, там все очень строго.

– Они всегда готовы сделать исключение, когда я говорю, что мне нужна помощь самой талантливой медсестры в мире, – я ей подмигнул.

Она закатила глаза.

– Я хочу держаться от всего этого как можно дальше. И ты это знаешь.

Не только она. Были интерны и ординаторы, уклонявшиеся от обходов, когда приходили новости о Джейни. Насилие над детьми – всегда ужасно, не все могут это выдержать, но Ханна не из таких. Раньше не была.

– Ну пожалуйста, – попросил я, хотя и знал, что она почти никогда не меняет принятого решения.

– Меня это все очень расстраивает. Я не справлюсь с эмоциями, и мы оба знаем, что добра это не принесет, – сказала она, качая головой.

Я больше не давил и сам сходил к Джейни во вторник. Когда я вошел, она сидела, съежившись, у стены за кроватью. Она с каждым днем набирала вес, но все равно оставалась невообразимо маленькой. Она сидела, подтянув ноги к груди и обхватив колени руками, не отрывая взгляда от медсестры, которая вносила данные в компьютер рядом с ее кроватью, яростно стуча по клавишам. Что могло ее так разозлить? В комнате чувствовалось напряжение. Я некоторое время смотрел на обеих, сожалея, что не пришел в другой момент.

Я подошел поближе к кровати Джейни, но не вплотную: я уважал ее личное пространство. Я прочистил горло.

– Привет, Джейни. Я доктор Кристофер, можешь назвать меня доктор Крис, если хочешь. Ты меня помнишь?

Она кивнула, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от медсестры.

Та отложила компьютер в сторону.

– У Джейни сейчас тяжелый период, обед закончился, а она не любит, когда заканчивается обед.

Я мгновенно завелся, в этом один из моих самых серьезных пунктиков: нельзя говорить о пациентах в третьем лице, когда они рядом.