– А что мог бы подарить я?

– М-м… – И она рассказала ему про их плиту, купленную за два фунта и десять шиллингов: в дверце духовки у нее была дыра, и плотной бумаги, которой ее заклеивали, надолго не хватало. – Так что нам нужно раздобыть новую – я имею в виду, тоже подержанную, но другую.

– Я об этом позабочусь, дорогая. – Он пожал ей руку.

Спустя некоторое время он сказал:

– Ты извини за обед. Понимаешь, Диана сама не своя. То ли климакс, то ли еще что.

– А-а. – Луиза мысленно взяла себе на заметку: когда этого возраста достигнет она – а это случится лишь через много-много лет, – то постарается быть особенно милой со всеми; и ничем таким оправдываться не придется.

– Как у тебя с личной жизнью? – спросил он, когда они уже подъезжали к вилле.

– Все так же, – ответила она. – Замечательно. – Но невольно отметила, что два ответа не сочетаются друг с другом. – Он уехал надолго, на целое лето, куда-то на юг Франции, и, кстати говоря, даже не пишет. Потому я и расстроена немножко.

– Хорошо, что ты с нами, – сердечно произнес он. Он же ничего не заметил, подумала она.

– Боюсь, быть любовницей гораздо труднее, чем иметь ее, – добавил он. Значит, кое-что все-таки заметил, стало ясно ей.

Через десять дней ее отвезли в аэропорт Ниццы, откуда она улетала домой. Сама она считала, что ее вышвырнули. Диана просто не желала повторения двух ночей в отеле с его баснословно дорогой едой и заявила, что на заднем сиденье не хватит места для Сюзан, всего багажа, да еще и Луизы. Отец дал ей денег, чтобы она купила себе духи в аэропорту, она отыскала свои любимые «Беллоджа» от «Карон», и они порядком сгладили впечатление.

В самолете она приняла ряд решений, начинающихся с «никогда»: никогда больше не ездить на отдых вместе с Дианой, никогда не ходить к ним на ужин, никогда не встречаться с отцом в ее присутствии. Все они казались вполне разумными, но от них ей стало грустно.

– Айлин спрашивает, не хочешь ли ты пообедать в саду.

– А ты?

– Если ты согласна.

– Хорошо, как скажешь.

Все это утро, как и всю неделю после похорон, Рейчел писала письма, писала и часто плакала. Столько людей написали, говорила она, – уверяли, что похороны были прекрасными, или выражали сожаление, что не смогли присутствовать. Ей казалось, что она обязана ответить всем, но это не могло не сказаться на ее самочувствии, почти рассерженно думала Сид. Лицо Рейчел по-прежнему было бледным и осунувшимся от горя и недосыпа. Свежий воздух пошел бы ей на пользу, а после обеда она уговорила бы ее отдохнуть. После чая можно было бы прогуляться. Сид самой до сих пор нездоровилось, но она допила чудодейственные таблетки и не сомневалась, что идет на поправку. Она должна выздороветь – хотя бы для того, чтобы Рейчел перестала нянчиться с ней и тревожиться.

Выдался еще один дивный день с воздухом, полным лаванды, пчел и роз. Бабочки слетались к буддлее, которая только начинала цвести. Какой все это могло быть идиллией, если бы только…

За обедом, холодным цыпленком, салатом и малиной, обе уговаривали друг друга есть как следует – почти без толку. Но Сид как-то сумела влить в Рейчел бокал хереса, и он возымел некоторый эффект. Сид не терпелось обсудить их будущее, но Рейчел отвлекали мысли о том, как ее братья намерены поступить с Хоум-Плейс, и в итоге почти все время они только об этом и говорили. Хью, несомненно, хотел сохранить дом, и Руперт наконец решил, что и ему хочется того же самого. Эдвард ясно дал понять, что он против, и поговаривали, что он просто передаст свою долю остальным. Мать оставила Рейчел небольшие деньги, доставшиеся ей в качестве приданого и надежно и скучно вложенные в компанию Казалетов с таким расчетом, чтобы приносить четыре сотни дохода в год. Помимо этого, ей причиталась немалая доля акций компании – еще один источник дохода. Бриг завещал мебель и личные вещи в пожизненное пользование Дюши, после чего все имущество надлежало разделить между четырьмя детьми поровну. По-видимому, Рейчел понятия не имела, сколько у нее денег, и явно не думала о них. А сама Сид сдавала в аренду свой маленький дом в Сент-Джонс-Вуд и получала небольшую пенсию от школы, в которой преподавала всю жизнь.

Незачем даже сравнивать. Они столько пережили, да еще в разлуке, когда им хотелось быть вместе, так что теперь было бы только справедливо успокоиться в безмятежности, в некой надежной гавани, где незачем ни обманывать, ни притворяться, называя мучительное вожделение простой привязанностью. Правда, в их случае привязанность была дыханием любви. Именно привязанность помогла Сид быть терпеливой, нежной, дорожить первыми сбивчивыми заверениями, на которые оказалась способна Рейчел, – такими, как слова «я предпочла бы тебя кому угодно в мире», сказанные в чайной Гастингса в одном из немногих случаев, когда ей удалось выманить Рейчел туда, оторвав от семейных обязанностей. Но все это было или еще до войны, или когда она только началась, а потом последовали годы томления и неудовлетворенности, за время которых она изменила Рейчел с той надоедливой девчонкой Тельмой. Их с Рейчел воспитывали так по-разному: Рейчел учили строго следовать дочернему долгу и соблюдать обязанности незамужней тетушки пренебрегать собой, ни на минуту не задумываться о том, интересна ли она или привлекательна; ее мнение, если оно и существовало вообще, полностью соответствовало тому, чего, как ей казалось, от нее ждут, и так далее, и тому подобное; все это выглядело плачевно и порой раздражало. Сид же росла, по сути дела, главой своей маленькой семьи: ее отец умер, когда она была еще ребенком, мать постоянно нуждалась в руководстве, а младшая сестра завидовала ее музыкальному таланту и была бессердечна с матерью. Денег вечно недоставало; материнскую пенсию приходилось чем-то дополнять, пытаться находить работу сестре, жить с ней и справляться с ее каждодневной завистью. По всем перечисленным причинам Сид ушла из оркестра ради постоянной работы – преподавания музыки в школе для девочек в дополнение к частным урокам. Все это обеспечивало ей авторитет определенного рода, и она пристрастилась одеваться в несколько мужском стиле: в твидовые юбки, толстые шерстяные чулки, рубашки с галстуками, стричь волосы коротко, по-мужски.

Ее лицо, не знавшее увлажняющих средств, выглядело обветренным, как будто она большую часть жизни провела на сильном ветру или в море. Только живые светло-карие глаза ничуть не изменились и в улыбке светилось обаяние.

– Если мы откажемся от дома, будет так обидно – из-за детей, – Рейчел сказала об этом, как раз когда ей уже хотелось сменить тему.

Обед закончился, Сид прикурила сигареты им обеим от симпатичной черепаховой зажигалки – подарка Рейчел на ее прошлый день рождения.

– Ты же знаешь, чего бы хотелось мне, дорогая.

Рейчел полулежала в своем плетеном кресле, но теперь выпрямилась.

– Чего?

– Увезти тебя куда-нибудь отдохнуть в тишине. В Озерный край или куда захочешь ты. – И она добавила, прибегнув к уловке: – Что-то в этом роде мне просто необходимо. Чтобы добить этот вирус раз и навсегда.

Она увидела, что ее слова произвели эффект. Стайки мелких морщинок разбежались по лицу Рейчел, она прикусила губу и обеспокоенно взглянула на Сид.

– Какой ужас! Ну конечно, нам надо устроить отдых – тебе он просто необходим. Обидно иметь репутацию человека, который заботится о других, и ничем ее не оправдывать, – эти слова она произнесла чуть ли не с улыбкой. – Так куда бы тебе хотелось съездить, дорогая моя?

Сид так бы и вскочила и бросилась обнимать Рейчел, но в этот момент появилась Айлин с тележкой, чтобы увезти посуду после обеда.

– Было изумительно, – сказала Рейчел. – Вы не передадите это миссис Тонбридж? – Айлин пообещала передать. – Надо бы только узнать, когда хотят приехать дети, прежде чем строить планы.

Господи, мысленно ахнула Сид. Если не подстраховаться, сейчас она скажет, что никуда не сможет поехать, – из-за родных.