Подольского одолевали странные мысли.

Господи, неужели он влюбляется в нее? Только этого не хватало. Ходили слухи, что Амира так и не смогла разлюбить своего погибшего мужа, и что из-за этого она уже разбила немало сердец, не будучи в состоянии ответить взаимностью никому. А поклонников у нее было много, скорее даже, очень много. А теперь, когда весь мир узнал про овдовевшую наследницу миллиардного состояния, их стало еще больше.

Хотя…когда Подольский смотрел на нее, он готов был побиться об заклад, что если бы у нее за душой не было ни гроша, все эти толпы несчастных донимали бы ее все равно. За то, чтобы в этих бархатных глазах появилось выражение любви и нежности, можно было бы и душу продать, наверное.

Но только не он! У него уже был опыт несчастной любви, диких запоев потом, и повторять все это он не собирался.

Но эта непонятная женщина, с которой он проговорил практически сутки без остановки, но которая при этом ни на миллиметр не впустила его в свою душу, эта женщина, практически без сил сидевшая у иллюминатора, уставившись в одну точку, вызывала у него все новые приступы нежности. Ему так захотелось подойти к ней и просто обнять.

Но он не сделал этого, зная, как нелепо будет выглядеть.

Вместо этого он опять попытался начать разговор, спросив:

– Вы не боитесь выходить? Вы же живая мишень. Убийца, который пытался покончить с вами, наверняка предпримет еще попытку. И это место подходит ему как нельзя лучше.

Амира, немного повернув голову, отозвалась:

– Вы знаете, Дмитрий, но я буду вынуждена огорчить вас, – все еще немного морщась от боли, выдавила из себя Амира. – На самом деле, стреляли в вас.

– В меня???

– Это легко определить, в данном случае, по крайней мере. Снайпер находился на крыше, чуть выше положенного. Так как я должна была быть в кресле пилота, а вы – сидеть на моем месте, пуля предназначалась вам. Убить вас не хотели, нужно было лишь ранить. Иначе бы снайпер стрелял с другой высоты, под другим углом и аккурат в вашу голову.

– Выходит, я целиком обязан вам тем, что остался цел и невредим…

– На самом деле, на вашем месте я была бы сейчас осторожнее. Не буду предостерегать вас от общения со мной. Убийца слишком умен, чтобы допустить фиаско во второй раз.

Поэтому стрелять в вас в моем, по крайней мере, присутствии он не будет. Но опасайтесь других ловушек, промышленного шпионажа или похищения ваших родных. Усильте охрану сына на всякий случай.

– Но почему вы решили, что в мои дела кто-то полезет?

– Видите ли, со мной кто-то уже давно ведет какую-то непонятную игру. Убить меня не пытаются, сегодняшний случай, как вы поняли, был случайностью. И, тем не менее, все, к чему или к кому я прикасаюсь, выводят из строя.

Тут ее лицо погрустнело, Подольский не мог этого не заметить.

– И раз уж так получилось, что мы с вами познакомились, у вас есть только два выхода: первый – отказаться от общения со мной, и второй – принять параноидальные меры безопасности. Очень может быть, что кто-то попытается сделать что-либо, чтобы иметь возможность надавить на вас, а затем получить от меня то, что им нужно.

Так было уже однажды, когда в нашем офисе на сервера была совершена хакерская атака, призванная подставить меня и уличить в мошенничестве. В результате человека, который приехал из Европы расследовать это дело, пришили как собаку ни за что, ни про что.

– И как давно это продолжается?

– Уже тринадцать лет. Тринадцать лет прошло, с тех пор, как…

На ее лицо опять набежала тень. Теперь ее молчание неприлично затянулось.

Однако вскоре она продолжила.

– Мне пока не удается выяснить ни мотивов, ни причин этой адской игры. Вы ведь помните ту мерзкую телепередачу, да? Так вот, многое из того, что там показывали, имело своей целью вывести меня из игры. И к сожалению, мой враг очень хитер, крайне осторожен и необычайно умен.

Подольский задумался.

– Но вы не считаете, что там, куда мы с вами едем, выстрелить будет проще простого?

– Я уже сказала вам, что повтора не будет. Убийца – не идиот. Сегодня он уже точно повторять попыток не будет, слишком высока вероятность попасться. Я уже сообщила куда следует, и меры безопасности будут усилены, не успеют шасси нашего самолета коснуться взлетно-посадочной полосы.

На нашем мероприятии будет очень много людей, будет и пресса. Мы впервые снимаем гриф секретности. Ведь мы проводим его в последний раз. В такой толпе легко ошибиться, а как я сказала, второй ошибки преступник допустить не может. Это вам не дилетант какой-нибудь.

– Но могу ли я, наконец, узнать, на какое именно мероприятие мы летим?

– Наберитесь терпения, мой дорогой друг. Неужели вы не хотите доиграть эту партию до конца?

– Господи, да я-то хочу, но вы, вы-то как? Как вы собираетесь что-либо делать в таком состоянии?

– Не волнуйтесь, Дмитрий. Об этом я позабочусь. Вы даже не представляете себе, как мне повезло сегодня. Если бы пуля попала в нерв, пальцы или какое-нибудь сухожилие, все было бы гораздо мрачнее. А это заживет, не успеете и глазом моргнуть. А сегодня… Сегодня у меня в аптечке еще осталось много обезболивающего.

«Мой дорогой друг», – промелькнуло у него в голове.

Интересно, кто-то еще осмелился бы назвать его так? Кроме этой непонятной женщины, разумеется? Дмитрий улыбнулся. Ему было хорошо с ней, и он решил просто ей довериться, раз уж другого выхода у него не было.

Приземлившись в Сараево, они пересели на уже поджидавший их вертолет. Когда они долетели до места, Подольский увидел внизу огромную толпу журналистов.

Местность выглядела подозрительно знакомой. Что же здесь происходит? И тут его словно молнией ударила догадка. Да это же то самое место, где тринадцать лет назад расстреляли оркестр!

Да-да…он вдруг вспомнил ту злосчастную передачу, и его вновь замутило. Какая сволочь могла снять акт этого зверства на камеру! И совершенным верхом цинизма было показать эту пленку на всю страну.

Он не собирался делиться своими мыслями с Амирой, не хотел ворошить в ее душе и без того болезненные воспоминания. Хотя, наверное, она и без него там уже много чего переворошила.

Одно, все же, оставалось непонятным: зачем они здесь? Амира сказала, что они здесь в последний раз. Что же здесь происходило раньше? Как же все запутано, однако.

Вскоре он увидел, что возле того места, где когда-то был вырыт котлован, расположился хор. Подольский толком не успел сообразить, в чем дело. Позади одетых в длинные белые платья, больше похожие на саваны, чем на платья, женщин и мужчин, в несколько рядов расположились белые зонты.

Как-то странно они стояли, ведь обычно хор стоит позади оркестра, а эти были впереди всех.

Он хотел было задать вопрос Амире, но она как-то незаметно ретировалась. Подольский оглянулся по сторонам, но так и не увидел ее.

Казалось, зонтов было целое море. Дмитрий начал считать, и насчитал тридцать штук. На каждом из зонтов он увидел отпринтованную фотографию человека, державшего музыкальный инструмент.

Еще какое-то время коммерсант находился в замешательстве по поводу происходящего, пока, наконец, страшная догадка потихоньку не начала пробираться в его утомленный мозг.

Догадка подтвердилась после того, как между хором и морем из зонтов он увидел обособленный зонт, на котором было фото пожилого человека в очках. Вспышки из той страшной передачи вновь пронзили мозг раскаленным железом.

Да! Это же был дирижер оркестра «Фортиссимо». Он вспомнил, как даже его холодное, расчетливое сердце, сердце человека, многое повидавшее для своей не столь уж длинной жизни, сжалось тогда при виде жестокой расправы.

Было жалко молодых, но при виде того, с каким несгибаемым достоинством держался этот уже далеко не юный мужчина, с какой выдержкой провел он последние минуты своей жизни, выворачивало наизнанку даже циничную душу Подольского.

Его сердце екнуло лишь от одного воспоминания о том, что случилось.