Одной рукой Тим крепко ухватился за скалу и наклонился над водоемом и почти полностью погрузил руку в воду. Он ощупывал пальцами песчаное дно. Пальцы наткнулись на что-то холодное, твердое и гладкое. Он схватил это и выпрямился. С него потекла ледяная вода. Увидев предмет, который достал, он едва его не выронил. У него в руках было старое кольцо с царапинами. Кольцо его дедушки.

Тим посмотрел в сторону входа в пещеру, и его лицо медленно расплылось в улыбке. Держа кольцо в руке, он сделал ею благодарственный жест.

Снова ненадолго вышло солнце, и в водоеме что-то привлекло его взгляд: короткая вспышка света на поверхности воды, подобие лица, уродливого, искаженного и окаймленного косматыми волосами, смеющегося. Он видел его лишь мгновение.

«Отражение, – подумал он. – Только и всего».

Но он не знал точно. Он поднялся и пошел обратно по пляжу к дедушке, который стоял неподвижно, глядя на набегавшие на берег волны.

Его поразило выражение дедушкиного лица. Сначала его глаза засветились радостью. Все было так, как представлял себе Тим: он протянул кольцо, и на старческом лице появились морщины, глубокие морщины радости. Дедушка не мог говорить, только взял кольцо и дрожащей рукой надел его на палец. Затем сжал и разжал пальцы, и обнял Тима. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Это выражение появилось уже потом. Небольшая морщинка между глаз. Дедушка посмотрел на Тима, и эта морщинка углубилась.

– Так где, говоришь, нашел? – спросил он.

Тим указал в сторону пещеры.

– У богла, дедушка, – сказал Тим, и морщина между глаз дедушки стала еще глубже.

Они прошли по пляжу еще немного, но вскоре оба повернули к машине, как будто договорились, хотя не сказали ни слова.

– Мы туда не ходили, – пробормотал дедушка, ища в кармане ключи.

– Что, дедушка?

«Прошу прощения, не поняла», – сказала бы мама Тима, но сейчас ее здесь не было.

– Мы не подходили к этой пещере вчера, – сказал дедушка, стараясь не смотреть Тиму в глаза. Он смотрел на ключи, которые держал в руке. Нет, на обручальное кольцо, оно оказалось рядом с ключами. – Мы и близко не подходили.

– Не подходили, – согласился Тим.

– Ты ничего не видел?

– Что?

– Когда смотрел в кольцо.

Тим посмотрел на него, и в это время старик оглянулся назад. Вот теперь у него на лице появилось это выражение.

«У меня, – подумал Тим. – Ты должен был взять что-то у меня».

Он медленно покачал головой:

– Я не брал его, дедушка. Это был богл.

– Да, да, ты говорил. – Дедушка тяжело вздохнул. – Ну, по крайней мере, кольцо нашли. Это главное. Поехали, Тим. Поехали.

Дедушка впервые назвал его Тимом, и это показалось странным. Раньше он никогда внука так не называл. Он звал его «дружком», «сынком», но никогда не называл по имени. Странно, что Тим никогда прежде этого не замечал. Теперь он не знал, что об этом думать. Но делать было нечего, оставалось только сесть в машину и ехать к дому, тем более что начинался дождь.

Дома стояла Тишина. На этот раз она не пряталась и не расползалась. Это была жирная мрачная штука, находившаяся посреди комнаты, так что Тим почти мог ее видеть. Он посмотрел в окно на дождевые капли, стекавшие по стеклу. Скоро вернется загорелая за время отпуска мама. Она должна за ним заехать.

Дедушка разгадывал кроссворд. На кончике носа сидели очки для чтения, на пальце поблескивало обручальное кольцо. Со времени возвращения с пляжа они о кольце не говорили. К морю больше не ездили. Сидели дома вместе с Тишиной.

Тим сделал глубокий вдох.

– Дедушка, насчет богла…

Тот поднял газету так, что его совсем стало не видно.

– Если богл взял что-либо у тебя, а ты взял…

– Ну, хватит об этом. – Дедушка выпустил газету, которая с шелестом упала на пол. – Хватит. – Через мгновение он смягчился и чуть улыбнулся.

– Но, дедушка…

– Это всего лишь сказка, Тим, – сказал он, поднял с пола газету и, близко поднеся к глазам, продолжал читать.

Всего лишь сказка.

Тим думал о лице, которое видел на поверхности воды, о его жестокой усмешке, о шепотке и смехе у себя за спиной. Он крепко закрыл глаза. Дедушка, конечно, прав: такого не бывает. Это всего лишь сказка, Тиму повезло, он нашел кольцо, только и всего.

Это правда, дружок. Каждое слово – истинная божья правда.

Тим вспомнил охотников за окаменелостями, пробиравшихся у подножия утеса, которые, вернувшись к машине, обнаружили, что колпаки сняты. Вероятно, они тоже слышали странный шепот, их пощипывал кто-то невидимый, вещи пропадали из карманов и уже больше не возвращаются.

Тим знал: его простили. Но он знал, что старик никогда не забудет, как не может забыть лица своей покойной жены. Это нечто присутствовало, неощутимое, извивающееся.

«У меня, – подумал Тим. – Ты должен был взять что-нибудь у меня».

Глядя на дедушку, погруженного в чтение газеты, на эту морщину, появившуюся у него на переносице, Тим ясно понял, что сделал богл.

Представьте себе меня на старом пароходике типа Клайд-Пафферс, который развозит товары по островам, я плыву на нем к новому месту работы. 1947 год, со времени окончания войны прошло всего два года. Я – молодой врач с небольшим пока опытом практики. Представьте себе неспокойное море, палубу, которая вздымается на каждой волне и потом проваливается, и течение поперек курса судна, которое изо всех сил старается не дать нам подойти к острову. Перед отправлением мне посоветовали основательно позавтракать, это будто бы лучшее средство от морской болезни. Я последовал совету и теперь изо всех сил старался удержать завтрак в желудке.

Это почти удалось. Помогло мне в этом затишье, наступившее совершенно неожиданно, когда судно вошло в бухту. Я подбежал к борту и, боюсь, выплеснул из себя не только съеденное. Стоявшие на пирсе имели возможность наблюдать замечательное зрелище: новый доктор, вцепившийся в фальшборт, чайки кружат за кормой в поисках плавающего угощения.

У сходней меня встретил местный констебль в форме, человек примерно в возрасте моего отца, словно вырубленный из кремня и, судя по виду, считавший хорошее настроение недостатком, в котором его самого нельзя было упрекнуть.

– Манро Спенс? Доктор Манро Спенс?

– Да, это я, – сказал я.

– Вы не осмотрите доктора Лофтона до отправления? Мы отправим его на большую землю обратным рейсом. Дорога сюда далась ему нелегко.

О моем багаже было кому позаботиться, поэтому я пошел за констеблем в дом начальника порта, стоявший в начале пирса, каменное здание, массивное и солидное. Доктора Лофтона мы застали в гостиной, находившейся за конторой. Он сидел с пледом на коленях в кресле у камина, положив ноги на табуретку. С ним была одна из его медсестер, коренастая рыжеволосая девушка, самое большее, лет двадцати.

– Доктор Лофтон, я… – начал я.

– Знаю, приехали мне на смену, – сказал он. – Давайте поскорее с этим покончим.

Я проверил пульс, миндалины, послушал сердце и легкие и обнаружил признаки цианоза. Мой осмотр вряд ли требовался: доктор Лофтон уже сам поставил себе диагноз и затребовал перевода. Это был медик старой школы, учившийся в Эдинбурге, и я мог не сомневаться: раз «держаться» он больше не собирался, с ним что-то действительно серьезное. Он мог не обращать внимания на боли и прочее, но как единственный врач на острове не мог рисковать: если бы его состояние ухудшилось, здешние жители остались бы без медицинской помощи.

Я спросил его о болях в груди. Он не дал прямого ответа, но я все понял по выражению лица.

– Я бы советовал лететь на самолете, – сказал я.

– Это вы ради меня или ради себя советуете? – спросил он. – Считаете мой случай тяжелым. Вы бы видели свой цвет лица. – Затем, немного смягчившись, сказал: – Самолеты для срочных случаев, а мне-то какой смысл?