Руководила походом кухарка, а ныне ключница и домоправительница Марфа.

Натали в плаще с капюшоном и плетёной корзиной в руке, прошла мимо Акима, словно это было пустое место.

Вновь заморосил небольшой дождь, который только обрадовал женщин.

– Я место знаю, где поляна просто забита подберёзовиками и боровиками, – вдохновляла дам Марфа. – А какое блюдо потом из них приготовлю, – чмокала губами.

– А мы с тобой, Аким, в Рубановку наведаемся, к новому старосте, а после к лесничему и егерю – Егорше, – целился из «Зауэра» в сидящую на ветке тополя ворону Максим Акимович. – Ружьецо себе подбери. «Ланкастер» советую взять. Егорша недавно поведал, что кабанище в лесу поселился. Огромный секач. Вот на него и поохотимся.

– Откуда он здесь взялся? – не поверил отцу Аким.

– По версии бывшего солдата, а ныне егеря и лесничего Егорши – за ним из Маньчжурии увязался.

– Ага! Японцы послали, дабы отсёк ему кое-чего, – захмыкал Аким. – Он и мне об этом вепре говорил. Чем, конечно, чёрт не шутит, когда егерь спит… Возьму-ка я лучше ижевский «русский винчестер». Понадёжнее твоего «Ланкастера» будет:

      Ещё вчера, на солнце млея,

      Последним лес дрожал листом.

      И озимь, пышно зеленея,

Лежала бархатным ковром, -

тоже прицелился из «винчестера» в многострадальную ворону.

– Полстяной стиху научил?!

– Фет! – опроверг отца Аким.

В деревне егерь Егорша, словно на икону глядя на младшего Рубанова, доложил ему обстановку:

– Так что, вашбродь, секачище здоровый, как ведмедь. Наглющий – страсть… Хужей японца. По лесу прёт как лыцарь в латах. Нипочём зверюге ветки и даже непролазные заросли. Сметливый. Я его картошкой на поляне прикармливаю. Богатый её ноне урожай.

– Егорша, откуда ты всё это знаешь?

– Я, ваше превосходительство, два раза от него на дереве спасался. Оттуда и наблюдал за поганцем. Тут неподалёку речушка лесная, так этот веприще в камышах живёт. Пудов пятнадцать нагулял, скотина. Перед заходом солнца мою картошку жрать идёт на поляну. Ну и так чего съестного накопает рылом. Утром в свои камыши дрыхнуть отправляется. Мне от него одна только польза. Лес воровать перестали. Спужались хряка мохнатого, – загыгыкал лесник. – Тут, пожалуй, вздрогнешь, как увидишь. С дерева рассмотрел клычищи его. Длинные и трёхгранные, как штык у винтовки. Сечёт ими, рвёт, а после жертву копытами топчет, – перекрестился от ужасной картины и задумчиво опёрся на берданку. – Не иначе японский генерал Хасегава по мою душу послал, – пришёл к неутешительному выводу егерь.

– Или бог за грехи наказывает… За окрас формы в Маньчжурии, – с ног до головы оглядел Егоршу Аким.

– Господа хорошие! – переполошился, наслушавшись о секаче-одиночке Антип, он же рубановский староста. – Делов невпроворот. Семён Михайлович… По прозвищу Хован и Степан с супружницей, тёткой Клавдией, решили на отруба податься и закрепить землю в частную собственность. Степан прямо и сказал: «Мы, грит, как новожёны теперь. С земелькой-то законным браком повенчались. В деревне-то, грит, она была гулящая девка, а теперь на веки вечные законной женой стала». И тётка Клавдия стервецу не осмелилась возразить. Вот сейчас землемер их разбросанные полосы в один участок собирает.

– Шельмецы. Из общины вышли. Рушит Столыпин старую деревню, – нахмурился Максим Акимович. – Хуторянами теперь станут. Сельскими хозяевами. И барин им не указ. Столыпин думает, что они будут надёжной опорой трону. Перессорил крестьян между собой. Аж сердце прихватило, – схватился за грудь Рубанов-старший. – Лучше с кабаном воевать, чем… – не договорил, заметив подъезжающих соседей-помещиков: Полстяного и братьев Ивановичей.

Поздоровавшись, эмоционально стали обсуждать предстоящую охоту:

– Выйдем засветло, перед заходом солнца. Егорша поляну с прикормом укажет. Спрячемся за деревьями и станем ждать. А там уж на кого этот зверюга вылезет, тот и жахнет по нему.

– Ой, друзья. Я вас у кромки леса подожду, – разволновался Полстяной.

– Ну да! Верное решение. А то вдруг с тыла секач надумает напасть, – заржали братья.

– А что? И такое возможно? – окончательно струхнул предводитель дворянства. – Тогда уж лучше в доме побуду. Секач – это не утка, – сделал гениальное умозаключение.

– Верно подмечено. Впору и Сабанееву, – в лёгкую съязвил Максим Акимович. – Господа. Приглашаю вас отобедать, – обрадовал Полстяного, – а вечером – на охоту, – немного подпортил ему аппетит.

Дома Аким поразился восторгу от «грибной охоты » на лицах женщин.

– Удачно, видимо, по грибы сходили, поздравляю, – сделал им комплимент.

– А вот сейчас как раз и отведаете. Марфа уже приготовить успела,– усаживала за стол гостей и домочадцев Ирина Аркадьевна.

К огорчению Зосимы Мироновича охотники-мужчины пили мало и засветло тронулись в путь.

Первым ехал верхом Максим Акимович. За ним братья Ивановичи. Следом – сын. Затем Ефим на телеге, в которой расположились Ванятка и безногий солдат Веригин. Последним, в коляске, ехал Полстяной, и чтоб не тратить зря время, обгладывал копчёную свиную ногу.

Оставив позади Рубановку с желтевшими новой соломой крышами домов, сделали привал на поляне.

«Красота!» – залюбовался Аким серебристой, в блеске заходящих солнечных лучей, паутиной и слабо колеблющимися от ветерка листьями, время от времени срывающимися с ветвей и устилающими поляну.

Кроме Трезора и Ильмы, тайно следующими за обозом, в Рубановке к охотникам, кроме егеря, присоединились: кузнец, Гришка-косой, Коротенький Ленивец и рыболов Афоня, коему на охоте, по мнению мужиков, делать было совершенно нечего – даже его длиннющих рук не хватило бы, чтоб продемонстрировать размер будущей добычи.

Спрыгнув с телеги, Веригин сразу увяз деревяшками во влажной после дождя земле. Развеселившиеся мужики, словно репу, выдернули его с «грядки» и со смехом водрузили на телегу.

– Нет. С таким гамом-тарарамом охоты не будет, – решил Максим Акимович. – Тут не только кабан – медведь испугается. Оставайтесь здесь и ждите сигнала. Пойдут со мной и сыном только Ивановичи да Егорша.

Перечить никто не посмел, лишь неугомонные собаки остались при своём мнении.

– Откуда ветер дует? – задумчиво вопросил Рубанов-старший. – К зверю следует приближаться с подветренной стороны.

Но ветер решил озадачить охотников и внести интригу, притаившись в кронах деревьев.

– Вон оттуда дует, – махнул в сторону деревни Ефим.

Разумеется, у Гришки-косого и Веригина был свой взгляд на колебания воздуха.

Кузнец десять раз слюнявил указательный палец, и выставлял его в небо, чутко осязая последствия. Но ни к какому результату, кроме отмытого пальца, не пришёл.

– Безветрие! – высказал свою точку зрения Коротенький Ленивец, усаживаясь на застеленную листьями траву.

– Штиль! Чтоб его! – поддержал мужика предводитель дворянства, плюхаясь рядом и бросив обглоданную кость собакам.

– Ну и хрен с ним! – по-военному чётко подошёл к вопросу Егорша, опираясь на берданку. – Я знаю, в какой стороне речушка. Оттуда этот нехристь и притащится пожрать, – повёл за собой избранных.

– Бить вепря надо шагов с сорока, – учил коллег Николай Иванович. – Ближе подпускать – себе дороже выйдет. Я, например, в отличие от Егорши, плохо по деревьям лазаю.

– С сорока промажешь, – стал полемизировать брат. – До тридцати следует подпускать.

– Ага! Успею, по-твоему, за землемером сбегать, чтоб расстояние от меня до кабана вымерил, – съехидничал Николай Иванович и замолчал, с опаской прислушиваясь к какому-то треску. – Идёт, кажись, вражина! – прикинул, далеко ли до обхватистого дерева.

– Да не-е, показалось, – успокоил его брат. – Ребята, не стреляйте по кабану в «штык», а лучше пропустите и пальните в бок или в угон по хребту.

Солнцу надоело ждать, когда охотники распределятся по номерам, и оно, цепляясь за ветви деревьев, спряталось в лесной чащобе.