После второго действия стоял и вовсе неимоверный гвалт, особенно, как на сцену вышел автор в демократической чёрной косоворотке и с папиросой в зубах.

Народ рыдал от восторга, когда спившийся ворюга провозгласил, что человек – это звучит гордо…

– Гениальный монолог, – шептала Любовь Владимировна, – зайдясь от вопля: «Браво-о», – после слов странника Луки: «Во что веришь, то и есть. Если истина разрушает приятную иллюзию, будь она проклята».

Ирине Аркадьевне спектакль категорически не понравился.

– Бессмысленная вещь с глупой философией… Это не Чехов: «Прав был Сипягин, – вспомнила убитого министра. – Чёрный ворон России, – глянула на кланяющегося драматурга с папиросой в зубах. – Принципиально брошу курить», – решила она.

Перед отъездом в Петербург Рубанов вновь навестил Бутенёвых, но повторилась старая история. Начавший жиреть швейцар, нагло топыря губы, вновь стал бурчать, что не велено.

«Нет, следует объясниться и поставить все точки над «и»», – решил Рубанов, с удовольствием припечатав наглеца к стене.

Пока тот крутил башкой, соображая, где он и какой сейчас день и год, Аким не спеша поднялся на второй этаж и позвонил.

Дверь распахнул сам Бутенёв.

– Заходи, заходи, – обрадовался Рубанову. – Все куда-то в гости уехали, – закашлял он. – А тебя пускать не велели, – улыбнулся Акиму. – Дело молодое, сами разберётесь… Мы тоже, по молодости, будь здоров как с Верой Алексеевной ссорились, а всю жизнь вместе прожили, – пригласил гостя в комнаты.

Через час, когда Аким собрался уходить, Бутенёв крепко пожал ему руку.

– Будешь на войне, ничего не бойся… Там всё может быть… Ты, брат, как придётся умирать, шути над смертью.., она и не страшна будет…

Вечером Константин Александрович сознался домашним, что принимал Рубанова.

Проплакав всю ночь, Натали решила, что если он придёт ещё раз, следует сначала убить его, а потом простить. Довольная понятной только ей логикой, под утро она уснула, и ей сладко снилось, что взявшись за руки, они с Акимом куда-то идут… Кажется, к восходящему красному солнцу…

      ____________________________________________

Новый 1903 год Рубанов-старший встретил безрадостно.

«Это, наверное оттого, что с Сипягиным в закусочную не сходил, – вздыхал он. – Да ещё выпало генерал-адьютантское дежурство, аккурат на Рождество. А праздничное дежурство, как известно, лёгким не бывает».

К обеду прибыли почти все Романовы поздравить главного родственника и его супругу. Приехала даже Мария Фёдоровна, хотя недавно у неё с невесткой вышла размолвка не понять уже, по какому поводу, и Николай, мечась «между двух огней», как написал потом великому князю Сергею, старался примирить мама и Алекс.

Чтоб до сына дошло, какая она бедная, одинокая и разнесчастная мать, Мария Фёдоровна стала вспоминать своего мужа, отца ныне правящего государя, но все её воспоминания, как нарочно, скатывались к балам.

– Ах, какие балы были в моей молодости, – с лёгкой грустью покачала головой. – Особенно любила так называемые, цветные балы… Это, конечно, давняя традиция. Белые балы для впервые выходящих в свет девиц или розовые – для молодожёнов. Но 24 января 1888 года, как сейчас помню, в Зимнем состоялся изумрудный бал. Я назвала его так, потому что зелёный – цвет надежды. Бальные платья зелёных оттенков и изумруды, подчёркивали красоту женских лиц. А в следующем году, – всплеснула руками, – 26 января, в Анничковом дворце был дан знаменитый чёрный бал. Инициатором цвета являлась не я, а мой супруг. Я лишь подхватила идею… Но вот по какой причине, забыла, – беспомощно обвела взглядом сидящих за столом великих князей с жёнами.

– Пришло известие о смерти австрийского эрцгерцога. Не жаловавший его Александр Третий готовившийся в Аничковом дворце бал не отменил, но распорядился быть всем в траурной одежде… Всё из-за того, что австрийский Двор организовал большие празднества во время траура при Российском Дворе.

– Да-да, Константин Константинович. Благодарю, что напомнили. Лишь у Победоносцева новость вызвала неудовольствие, а весь высший свет с энтузиазмом готовился к балу.

– Дамам о чёрном бале сообщили лишь за четыре дня, – рассмеялся сидевший рядом с императрицей-матерью великий князь Владимир Александрович.

– Это вам, сударь, смешно, а мне в то время было не до смеха, – с улыбкой произнесла его жена Мария Павловна. – Представляете, – обратилась ко всем присутствующим, – 22 января к нам во дворец приезжает гофмаршал Оболенский и с ухмылкой объявляет, что в четверг будут танцевать в чёрных платьях… Ужас! – рассмеялась она.

– Никогда дамы не выглядели так привлекательно, как на этом балу: чёрные веера, чёрные по локоть перчатки, усыпанные бриллиантами чёрные платья, – поднял рюмку Константин Константинович.

– За Рождество, господа. Вы действительно поэт, – подняла рюмку Мария Фёдоровна.

– Нет, выглядели… – стала спорить супруга Владимира Александровича. – Мы с мужем первыми провели исторический бал в конце января далёкого уже 1883 года. У вас, ваше величество, – улыбнулась вдовой императрице, – был прелестный костюм русской царицы семнадцатого века.

– О-о! Я и сейчас помню отороченную соболиным мехом парчовую шубку с золотыми цветами. И всё усыпано бриллиантами, жемчугом, рубинами… Эскиз костюма срисовал с настоящего князь Григорий Гагарин. Вы правы, Машенька, исторический бал не уступит цветному. Лишь мой супруг-император был в простом генеральском мундире, – вздохнула Мария фёдоровна.

– Зато все великие князья нарядились боярами, воеводами, витязями, – улыбнулся другой брат почившего императора, великий князь Сергей.

– Да и мой бал в начале царствования был не плох, – глянул на сидевшего в конце стола Рубанова Николай. – А давайте через две недели проведём ещё один исторический бал, – вдохновился он. – Это не четыре дня. Дамы вполне успеют платья пошить… 22 января в Зимнем дворце состоится костюмированный исторический бал, – несильно хлопнул ладонью по столу.

И здесь началось…

Петербургские портные стали нарасхват. Старичок Норденштрем, надев очки, занялся архивными изысканиями, ибо пошли заказы не на мундиры, кители и шинели преображенцев, кавалергардов и конногвардейцев, а на костюмы стрельцов, бояр, сокольничих, окольничих, ловчих.

Статские высшие чиновники решили нарядиться думскими и посольскими дьяками.

У дипломатического корпуса пользовался успехом костюм стольника Потёмкина, ездившего послом в Англию, ибо в министерстве висела его гравюра.

А вот для офицеров гвардии – стольник был не послом, а ассигнацией.

Так как все портные, не разгибаясь, горбатились ночи напролёт над заказами, Ирина Аркадьевна ринулась в Москву к госпоже Ламановой, и заказала портнихе сарафан с кокошником. Рубанов-старший, не мудрствуя лукаво, заказал костюм воеводы с деревянной позолоченной булавой в придачу.

Костюмом для Николая озаботились художник санкт-петербургских императорских театров Пономарёв и директор Эрмитажа Всеволожский. Из оружейной палаты они затребовали различные предметы царского костюма, в которые вошли даже жемчужные запястья, принадлежавшие сыну Ивана Грозного Фёдору Иоанновичу. В качестве дополнения к наряду взяли подлинный жезл царя Алексея Михайловича.

Александра Фёдоровна, ясное дело, выбрала костюм московской царицы.

Гвардейские полки, хотя они в основном были сухопутные, штормило.

Офицерам личное приглашение посылалось редко. В лейб-гвардии Павловский полк пришло сообщение, что на Большой, или, как его ещё называли, Николаевский бал, должно прибыть четыре офицера, одетые не в свои мундиры, а в исторические костюмы сокольничих, присланные гофмаршальской частью в полк.

Полковник Ряснянский выстроил офицерский состав и огласил условия.