Они, словно попав в детство, любовались лохматой лошадкой. Вся упряжь и дуги были увешаны разноголосыми бубенцами и разноцветными ленточками.

Когда это звенящее чудо приблизилось, Натали взмолилась, вновь принявшись дёргать и трясти мужскую руку:

– Ну Аким, ну миленький, ну останови их и давай прокатимся.

Рубанов был счастлив. Ему нравилось, что она назвала его «миленький», нравилось, как по-свойски с ним обращалась, тормоша и тряся за руку, нарушая этим все нормы этикета.

– Натали, – улыбаясь, обратился к ней. – Ты сейчас привела бы в ужас не только своих классных дам, но и мадам Светозарскую, – остановил вейку с сидящим на облучке белобрысым чухной, смолящим короткую трубочку и помог даме устроиться в санях. – Эй, вейка, сколько возьмёшь?

– Рытцать копеек, – получил ответ, приведший в восторг Натали.

Кроме веек они освоили ещё один вид развлекательного транспорта – перевозку через Неву на деревянном кресле с полозьями. Для кресел с толкающими их конькобежцами, была специально расчищена широкая полоса на льду от одного берега до другого.

Расстегнув шинель и подложив одну её полу под Натали, чтоб было теплее сидеть на деревянной скамье, обитой грубой шерстяной материей, и, обхватив даму за плечи, чтоб было не холодно на ветру, они несколько раз пересекли Неву.

– Ваше степенство, – здорово повысил в звании тощего мужика на ржавых коньках, пыхтящего позади них. – Как опытному промысловику хочу сделать тебе выгодное предложение, – издалека зашёл Аким. – Сдай-ка мне, братец, в аренду своё кресло. Я сам его завтра потолкаю, а ты заработаешь за это пятишник.

– Целый пятишник, – обрадовалось «степенство». – Идё-ё-т. «Во дурачок, – подумал предприниматель, – оно вместе с полозьями лишь трёшницу стоит».

На следующий день Аким, одетый в тёплую тужурку, меховую шапку с зелёным бархатным верхом, которую взял напрокат у кучера Ванятки, и в гимназические штаны, оставшиеся от славных детских времён, предстал пред ясны очи любимой. Через плечо у него были перекинуты не аксельбанты, а коньки.

– Мон ше-е-р, – оглядела его Натали, – я вспомнила гимназические годы, – рассмеялась она.

– А елозящего червячка вы не помните, сударыня? – уселся на скамью арендованного кресла и, сопя погромче вчерашнего толкача, надел коньки. – Когда-то я был неплохим конькобежцем, – сообщил даме и стоящему рядом «степенству», зажавшему ладонью карман с денежкой – как бы ветром не выдуло. – Прошу, – поцокав коньками по льду, указал даме на скамью, и, профессионально пыхтя дачным паровозиком, покатил кресло к другому берегу.

На середине Невы, запыхавшись, сел рядом со смеющейся Натали.

– Дальше ты вези, – задыхаясь, произнёс он, приведя даму в полнейший восторг.

Собрав в кулак волю и последние силы, вновь принялся толкать кресло.

– И почему его назвали развлекательным? – стонущим голосом, выпуская клубы пара, произнёс он, провиснув ковром через спинку транспортного средства.

И тут смеющаяся Натали поцеловала его в щёку.

Акима бросило в жар и, заломив шапку, он бодро заскользил к близкому уже берегу. Затем, уразумев выгоду, вновь провис ковром, заработав ещё один сладкий поцелуй. Развернув кресло, помчался обратно.

На середине реки Аким сделал вид, что потерял последние силы, и склонился над Натали. Вуалька была поднята и, не удержавшись, он коснулся губами нежной кожи щеки, ощутив едва уловимый запах духов.

Натали обернула к нему лицо, собираясь что-то сказать. И это «что-то» было бы не гневное, как понял Аким, а так.., немного укоряющее.

Он не стал ждать обличительных женских слов, произнесённых к тому же не от души, а от правил хорошего тона, и не просто коснулся, а требовательно и жадно припал к её губам, обняв Натали за плечи.

Сделав попытку отстраниться, она подняла руки, чтоб оттолкнуть забывшего приличия офицера, но голова закружилась, и вместо того, чтоб оттолкнуть, руки обняли этого бестактного, и даже более того, нахального, но такого нежного и приятного мужчину. И она, забыв всё на свете, ответила на поцелуй, воспарив от этого не то что на седьмое, а на восьмое или даже сто восьмое, небо.

Застонав от наслаждения, испугалась, вырвалась и, краснея лицом от стыда и счастья, с трудом произнесла:

– Ну нельзя же так…

– Конькобежцам можно, – безапелляционно заявил кавалер, сделав ещё одну попытку поцеловать даму, но на этот раз получил отпор, заключавшийся в опущенной на лицо вуалетке.

– Сударь, везите меня к берегу, коли конькобежец.

Глупо улыбаясь от счастья, Аким заскользил по льду, чуть не врезавшись во встречное кресло, где в обнимку с дамой сидел полковник Ряснянский.

Увидев своего офицера в гимназических штанах, в ямщицкой шапке, на коньках, да ещё с приглупейшей физиономией толкающего кресло, он поначалу немного очумел, потом взъярился, но пролетевшее пулей кресло уже подкатило к берегу.

– Чего это на нас так строго встречный офицер глядел? – задала вопрос Натали, сама и ответив на него: – Всё от того, сударь, что вы, потеряв голову, на этот раз не от музыки и расслабляющей обстановки бала, как говорила ваша любимая мадам Светозарская, а от холода, ветра и льда, прильнули к даме с весьма неприличным поцелуем.

Но в глазах её абсолютно не было гнева, а была любовь и какое-то, непонятное ещё Акиму отражение нежности, ласки и счастья.

– Не страсти ради, а дабы согреться, – глупо пошутил он, испортив даме настроение и удалив из глаз выражение ласки.

– Сударь, неужели вами двигало лишь чувство холода, а не иное высокое чувство.

– Натали.., – замолчал на секунду Аким, – любуясь устремлёнными на него жёлтыми глазами, – я люблю тебя…

Глаза её распахнулись, губы задрожали, она что-то прошептала в растерянности, и отвернула зарумянившееся лицо.

– Да! У меня нет цветов. И сейчас не май, а зима. По понятием поэтов, не время любви. И стою перед тобой на коньках и в дурацкой шапке… Но я люблю тебя… Натали… И буду любить всю жизнь, – шагнул к ней и властно уже, приподняв пальцем мешавшую вуалетку, нежно поцеловал её в губы, а затем в солёные от слёз глаза.

Растерявшаяся и потрясённая Натали даже и не думала сопротивляться этому распоясавшемуся нахалу.

К тому же, никогда за свою жизнь, она не была так счастлива…

На вечер они запланировали поход в театр. Кучер Ванятка довёз молодых людей до Михайловской площади, и долго с недоумением наблюдал, как его барин, походкой подвернувшей лапы утки, ковыляет ко входу в Михайловский императорский театр.

Цветущая от счастья Натали, бережно придерживая хромого кавалера, шептала ему ободряющие слова.

– О-о, сударыня, ежели бы вы только знали, как ужасно ломят икры ног после коньков, то вы меня непременно бы поцеловали, – стонал кавалер, почему-то радуя этим даму. – Но ради любви я согласен вечно терпеть эти муки. Ангелы говорят, что это райское чувство. Дьяволы – что адские муки. А люди называют любовью, – театрально провещал Аким, чем ещё раз потряс Натали.

Но из-за духа женской противоречивости и дабы скрыть свою растерянность и счастье, поинтересовалась:

– Сударь, и часто вы беседуете с ангелами?

– Сейчас постоянно!

Усадив её, благо, их места находились с краю, сам встал позади и сделал вид, что толкает кресло по льду.

– Хорошо, что за нами места пока не заняты, – рассмеялась Натали. – Ну что ж, сударь, поехали к другому берегу, – веселилась она, стараясь всё-таки соблюдать светские приличия и явно не показывать, что безумно счастлива, а то светские дамы осудят.

– Ну уж нет, сударыня, – плюхнулся он рядом. – Одет не по форме, – указал на гвардейский мундир, – да и коньки в гардеробе оставил.

– Где-е?! – поинтересовалась Натали, с трудом сдерживая смех.

В театре давали французскую драму, а Натали хотелось не страдать и плакать, а радоваться и смеяться. Хотелось не слёз, а счастья.

Аким, наблюдая за страданиями героев, почувствовал облегчение в икрах ног.