– Простите меня, господин подпоручик, я был неправ.

Тот недоверчиво, одним глазом, оглядел однополчанина.

– Здесь место такое, – похлопал по плечу сослуживца Дубасов. – Ну, право, не сердитесь. Я тоже в прошлом году одноглазым был, – начал по-быстрому облачаться в белый китель со знаком окончания ПВУ. – Мистер Ефимов, – неожиданно заорал он, – помогите шашку нацепить.

– Хорошо, что вы, мсье, не в артиллерии служите, – стал развивать понравившуюся мысль Рубанов.

И под вопросительным взглядом семи офицерских глаз докончил:

– А то бы пушку на прогулку брали….

– Бу-а-а-а! – больше всех развеселился бывший Циклоп.

Дубасов до того был рад друзьям, что даже их подначки веселили его.

– Отсюда и до нашего прошлогоднего лагеря рукой подать, – радостно кивнул в сторону юнкерских бараков.

– Завтра брата навещу, – направились они в Дудергоф.

– Дудергоф нам роднее Красного села, – философствовал Зерендорф, разглядывая дома и дачи посёлка. – И офицеров теперь шугаться не надо, – перекрестился на купола белой церкви.

– Между прочим, церковь Святой Ольги, – тоже перекрестился Рубанов.

Дубасов креститься не стал, а увидев неподалёку пивную, предложил зайти туда.

– Жарко, хоть и вечер уже. Пивка выпьем и на дачу пойдём.

– Во-первых, – открывая дверь в трактир, произнёс Рубанов, – гвардейцам не рекомендуется посещать подобные вертепы, – попробовал перекречать музыкальную машину, воодушевлённо скрипевшую «Трансвааль».

– А что, во-вторых? – полюбопытствовал Зерендорф, зная по опыту, что «во-вторых», можно и не дождаться.

– Во-вторых, на какую дачу?

– Э-эх, темнота, хоть и по латыни калякаешь, – усаживаясь за стол, подозвал полового Дубасов. – На ту самую дачу, где дамы живут…

– Уж не водоплавающие ли? – поразился Аким.

– А вот за это можешь и ответить по всем правилам от 20 мая 1894 года.

– Послушай, Виктор, меня какие-то смутные подозрения начинают садистски терзать… Уж не Ромео ли ты шекспировский?

– Чего-о? Зерендорф. Будь моим секундантом. Дожился… Лучший друг какой-то ромеой обзывает, – покраснев, засмеялся Дубасов, нервно притопывая ногой под «Пятёрку», которую надрывно играла машина.

После пива на душе у друзей стало как-то приятнее, а воздух чище и прохладнее… Над дудергофской горой собирались облака. Блестела на солнце речка Лиговка, с камышом и ивами по берегам.

– Красота! – подвёл итог Рубанов, увернувшись от велосипедиста. – Правильно в народе говорят, – стряхнул какую-то пылинку с рукава белоснежного кителя…

– Только мысль не забывай, – забеспокоился Зерендорф. – Доводи фразу до логического завершения.

– У отца было три сына… Двое умных, а третий…

– Зерендорф! – подсказал Дубасов.

– Велосипедист! – поправил его Аким.

По нешироким дорожкам возле дач гонялись друг за дружкой дети, вопя при этом так, что визг Зерендорфа казался бы шёпотом. Сновали велосипедисты, за ними с лаем гонялись собачонки, своим чадам чего-то кричали бонны, нянечки и мамы. Из окон, во всю срамя за тихий звук музыкальную машину, что скрипела в пивной, гремели граммофоны, бодро наяривая «Коробушку», «Из-за острова на стрежень», «Есть на Волге утёс».

– Хорошо отдыхать за городом, – ещё раз повторил Рубанов. – Покой и тишина…

На даче, куда, толкнув калитку, прошли офицеры, граммофон пафосно хрипел тоску о Ермаке.

«Ревела-а буря, дождь шуме-е-л», – подпел Дубасов, пройдя по тропинке к скрипучим качелям. – Капитальная вещь, – похвалил он, – не то, что дощечка на верёвочках…

– Справа шмель! – рявкнул Рубанов.

Но не успели они с Зерендорфом насладиться зрелищем прянувшего в сторону и замахавшего руками друга, как все дачные звуки, включая ревущую из трубы бурю, перекрыл радостный вопль «водоплавающих», со всех ног летевших к ним от небольшой теннисной площадки.

Воздушные блузки пузырились на их спинах, а в руках мелькали ракетки. За ними, в широкополой шляпе, не спеша шла высокая и стройная барышня. Она не кричала от радости и даже не улыбалась, а сосредоточенно поправляла упавшие на плечи светлые локоны.

– Ольга?! – удивлённо подошёл к ней Рубанов и приложился к руке, чуть сдвинув вниз белую тонкую перчатку.

Следом, налобызавшись с водоплавающими, подгрёб Зерендорф и тоже приложился к душистой ручке.

Дубасов гордо отвернулся, взяв под руку Полину, и они направились на веранду.

– Мне пора, – помахала подругам Ольга, и, не оглядываясь, пошла по тропинке к калитке.

Аким уже поднялся на веранду с резными деревянными украшениями по карнизу, когда услышал негромкое:

– Проводите меня, Рубанов.

Он оглянулся, раздумывая, показалось ему или нет.

Друзья рассаживались вокруг накрытого скатертью стола с медным самоваром и четырьмя чашками с красными ободками.

Висевшие над дверью часы выплюнули кукушку, которая гавкнула и скрылась, хотя стрелки показывали 8 вечера.

– Вас зовут, – подтвердила беленькая Полина, разливая по чашкам чай.

« Надеюсь, это она не про кукушку… Да и пятой чашки всё равно нет» – вздохнул и направился к калитке.

Ольга ожидала его на тропинке, крутя над головой зонтик.

« Вроде бы давеча зонта у неё не было».

– Пятый лишний, – улыбнувшись, произнесла она, и смело взяла растерявшегося кавалера под руку, прижав его локоть к своей груди. – Если хотите чаю, пойдёмте ко мне, – пресекла попытку Акима немного отодвинуть локоть. – У меня как раз имеется лишняя чашка. А прежде прогуляемся… Вот эта прекрасно утоптанная тропинка с зелёной травкой по краям, приведёт нас к речке, где и искупаемся, – смеясь глазами, раскрыла план действий.

– Как искупаемся? – всё-таки сумел отстранить локоть от груди Аким.

– Обыкновенно, – закрыв зонтик, томным голосом прошептала она, попытавшись вернуть мужской локоть на место. – Я в неглиже… А вы, сударь, ежели стесняетесь, то в прекрасных своих белоснежных кальсонах, – не выдержав, весело расхохоталась, вовсе отпустив руку Акима.

– Откуда про мои кальсоны знаете? – немного пришёл в себя кавалер.

– Да уж знаю! – вновь ухватила его за руку и потащила к купальне.

– Я сейчас закричу! – тоже засмеялся Аким, решив плыть по течению судьбы. – Я, оказывается, теряюсь от женского напора.., ведь так ещё юн и наивен…

– Пора бы и повзрослеть, – сняла шляпу и стала расстёгивать блузку, – а то так и будете из кустов за дамами подглядывать…

«Водоплавающие успели поделиться женскими секретами»…

– Вы, сударь, по цвету лица сравнялись с заходящим солнышком, – смело сбросила юбку и, приблизившись к потрясённому Акиму, начала медленно расстегивать пуговицы кителя, якобы ненароком прижавшись к нему грудью.

– А у меня перекличка в полку начинается, – не особо уверенно соврал он, вспомнив гавкающие часы.

– Дальше сами… – не услышала она и, раскачивая полуприкрытыми нижней юбкой бёдрами, направилась в щелястую, потемневшую от времени и дождей купальню, оставив кавалера в глубокой растерянности.

Сняв китель, Аким понаблюдал за белыми облаками, плывущими над деревьями, и сбросил рубаху. Усевшись на поросшую мхом кочку, стянул сапоги, подумав мимолётно о Натали, поднялся и снял штаны, оставшись в одних белых кальсонах.

В голове гавкала механическая кукушка из часов, и хотелось одеться и убежать.

«Не гимназист уже», – подумал он, вздрогнув от белых плеч, плескавшихся в воде.

– Ваше благородие, ну что вы пугалом отсвечиваете в своих белых кальсонах, – поплыла она к берегу и поднялась во весь рост на отмели.

Кукушка в голове поперхнулась и замолкла, когда увидел не девичью, а женскую большую грудь с шишечками сосков… Чуть выпуклый живот, широкие бёдра, стройные ноги, уходящие в воду и тёмный пушок между ними.

Не раздумывая больше, да и о чём можно было думать кроме раздетой дамы, Аким снял кальсоны и пошёл по коловшей ступни травке к нагой нимфе, насвистывая для бодрости мотив из «Разбитого сердца».