Кто не ходит в церковь по какой-нибудь серьезной причине, тот хотя бы должен испытывать скорбь из-за этого, а не оправдываться и говорить: «Я хорошо сделал, что не пошел. У меня есть на то причина и оправдание». Не оправдывай себя, предоставь Богу тебя оправдывать, а сам не оправдывайся.

Но вот мы с вами, однако, просыпаемся рано, поэтому и находимся здесь. Идем на святую литургию, делаем этот шаг в сторону Церкви и приближаемся к храму Божию, а когда заходим внутрь, то давайте будем ощущать – еще прежде, чем войти, – ту честь, какую оказывает нам Бог. Некоторые люди уже одним тем, как они заходят в храм, показывают свое благоговение и сродство – хорошее или плохое – со средой. То есть надо ощущать, что это дом твоего Отца. Хотя есть и такое сродство, которое таит в себе немалую долю наглости, дерзости и нечестия.

Перед тем как войти в храм, давайте подумаем, что вхождение в храм – это честь для нас. Мы ведь могли бы туда и не войти. Когда? Если бы жили в первые годы после основания Церкви, когда христиан не крестили маленькими, как сейчас, а в зрелом возрасте. Тогда были оглашенные, проходившие строгую катехизацию, и только если их душа была готова, они крестились и могли участвовать в литургии.

В первые века существовало несколько категорий христиан. Плачущие – это те, кто стоял у входа в храм. Они совершили какие-то грехи и плакали о них, говоря входившим: «Помолись обо мне, ибо я согрешил. Помолись, чтобы ко мне пришло покаяние, чтобы мне простилось!» – и не заходили на святую литургию.

Были также и обуреваемые2, тоже стоявшие на улице, их хлестали дожди, не щадили мороз, жара, снег. Они жаждали зайти на святую литургию, но не имели на это права по причине своего духовного несовершенства. Были еще слушающие, которые только слушали. Как и одержимые нечистыми духами, то есть страдавшие от злых духов, они тоже не заходили на литургию.

А сейчас в храм заходят все, как будто он – их собственное пространство, одетые как хотят, сидят как хотят и где хотят, ведут себя как хотят, и если кто-нибудь захочет поправить их, они этого не понимают. А что ты скажешь человеку, который не чувствует, что внешний вид у него вызывающий, поведение неприличное, а способ, каким он крестится, и жесты возмутительны? Он этого не понимает – потому что это вопрос его духовной культуры. О, сколько всего видят клирики, сколько видят и верующие, которые хотят сосредоточиться, но не могут!

Когда мы окажемся в вечности, в вечной жизни, то поймем, как сильно помогла нашей душе святая литургия и какую огромную пользу мы получили от нее. Сейчас мы этого наверняка не понимаем, потому что привыкли к ней. Но бывают трудные моменты, и мы становимся как некоторые дети, которые уезжают учиться на чужбину, а там нет храма поблизости. И хоть дома они и не особо ходили в церковь, то там ее им не хватает, и они говорят:

– Я уже три месяца не был в церкви! У нас нет рядом храма, до него два часа ехать на автомобиле. А когда мне ездить в другой город?

Когда мы попадаем в больницу и полежим там с месяц, нам начинает не хватать святой литургии, и мы тогда видим, какой дар у нас был, а мы его не ценили. Ну а сейчас, поскольку она у нас есть, давайте будем считать, что мы имеем эту честь от Бога.

Войдя в церковь с этим сознанием чести, которую оказывает нам Бог, зажжем свечку. Свеча напоминает о древних факелах, горевших в катакомбах. Когда христиане прятались в катакомбах, в первые годы, в коридорах стояли такие большие пылающие светильники, которые указывали путь к месту, где шло собрание христиан. Найти место, где шло собрание христиан, нельзя было так просто. Его нельзя было так легко найти, чтобы язычники их не поймали, и вот они шли по этим светильникам, этим факелам, и доходили до собрания.

А сейчас у нас с вами есть свечи. На меня произвело сильное впечатление, что пишет старец Паисий: «Богу мы отдаем свечу – последнее, что у нас есть, и Бог принимает это как жертву». Почему же последнее? Потому что свеча сделана из восковых сот, на которых пчелы откладывают мед. Мы забираем себе полезное – мед, а воск, бесполезный и несъедобный, отдаем Богу в качестве жертвы. И Бог это принимает. Мы считаем, что это дар, и Он радуется этой жертве.

Также и ладан делают из смолы, стекающей по дереву, т. е. это нечто бесполезное, а мы отдаем это Богу в жертву любви и благоговения.

Свеча горит и напоминает нам о свете, сияющем во мраке нашей эпохи, о свете, который мы должны иметь в себе, передавать его другим и хранить. Она символизирует также светлые помыслы, которые должны у нас быть, чистые мысли, чистый ум и прозрачность, которые должны нас отличать, и чтобы мы говорили: «Как тает свеча, так да растают и мои пороки, мои страсти. И как церковный служка внезапно хватает их, так и меня схватит Бог, и моя земная жизнь внезапно потухнет в какой-нибудь из дней».

Некоторые люди возвращаются, чтобы посмотреть, горит ли еще свеча, которую они поставили, или ее уже потушили. Это не имеет значения: мы сделали то, что нужно, зажгли ее, принесли Богу. Вопрос не в этом, а в том, чтобы эта свеча горела во мне, чтобы она была постоянно возжженной и после литургии, всю мою жизнь. Сколько бы ни простояла зажженная тобой свеча, но если в тебе не горит свеча веры и благоговения к Богу, все остальное превращается в пустое, формальное действие. Зажигая свечу, нам хорошо будет вознести молитву.

Естественно, не нужно ставить много свечей: дело не в количестве, а в вере и нашем сердечном соучастии. Кто-нибудь ставит одну свечу за живых и одну за усопших (на Кипре и, очевидно, в Греции не принято ставить нечетное количество свечей за живых и четное за усопших). Эти две свечи могут тронуть Божие сердце. А кто-то ставит больше – и Бог снова трогается. Но кто-то ставит много свечей, однако ничего не добивается. У каждого свой подход в соответствии с его побуждениями. Будем говорить при этом: «Господи Иисусе Христе, помилуй раба Твоего (такого-то)», если у нас есть больные родственники, или: «Упокой души усопших раб Твоих (таких-то)», если кто-нибудь недавно отошел из мира сего.

Хорошо также, войдя в храм и поставив свечку, найти для себя место на время святой литургии и сосредоточенно там помолиться. Это плохая привычка, когда кто-нибудь разговаривает во время святой литургии, это очень серьезный грех, если кто-нибудь так делает.

«Придя на литургию, – говорит святой Серафим Саровский, – все время, пока ты в храме, непрестанно произноси про себя Иисусову молитву». Ничего больше. Или какую-нибудь другую молитву. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», – я вхожу сейчас в храм, и все внешнее перестает для меня существовать: работа, разговоры, еще что-нибудь. Об этом мы скажем, когда выйдем, в другое время.

Старец Иаков, которого я видел в 1970 году на Эвбее, повел меня в алтарь – я был тогда еще маленьким – и сказал:

– Дитя мое, посмотри, как я терзаюсь во время святой литургии, как демоны стараются отвлечь меня, чтобы я не сосредоточился. Вьют веревки, которые я один вижу, чтобы заставить меня споткнуться, чтобы я не внимал и не молился сосредоточенно. Но иногда, когда меня выводит это зрелище, я молю святого Давида, и он входит в святую литургию, и я его вижу, он сидит рядом со мной. И тогда я отступаю от святого престола и отхожу в сторону, а люди не понимают, почему я отошел в сторону. Но как же мне, дитя мое, служить, когда рядом со мной святой Давид и я его вижу?

Это произвело на меня тогда сильное впечатление, и я это до сих пор помню.

Также святой Николай (Планас) на литургии часто понимал, кто из христиан присутствует, а кто отсутствует. Может, телом все и были в храме, но душа их носилась где-нибудь. Святой Николай видел это. Люди в храме видели стулья, утварь, иконостас, алтарь, а он видел еще и душу каждого человека, каждого молящегося, видел ангелов, видел и бесов, видел Самого Господа.