В некоторых случаях угроза омонимии не реализовалась. И эти случаи представляют собой исключения из только что сформулированных правил. Однако, во-первых, без исключений язык не живет, а во-вторых, порой они совсем не случайны.

Яблоню с маленькими яблочками и сами эти яблочки русские люди называют китайкой. А жительницу Китая – китаянкой. Хотя житель Поднебесной не китаянин, а китаец. Случайно ли это? Может быть, и случайно, но весьма кстати.

Столетиями крайне важной для россиян китайской продукцией была так называемая китайка. Нет, вовсе не яблочки. В одном из документов за 1568 год есть запись: “Китайки кирпишной цвет – сто локоть”, то есть сто локтей (мера длины) китайского шелка кирпичного цвета. Китайка – ткань, произведенная в Китае. Сначала так называли шелк, потом хлопок. Китайку импортировали массово, и она была невероятно популярна, так что возникло слово китаечник, означавшее сарафан. Даже когда в начале XIX века аналогичную ткань стали выпускать в России, ее продолжали называть китайкой. А фабрики (в основном в Костромской губернии) именовались китаечными. То есть слово китайка долго означало чуть ли не хлопчатобумажную ткань как таковую, почти так же, как в наше время памперсы означают одноразовые подгузники любого производителя.

А тем временем в том же начале XIX века развиваются дипломатические отношения и торговые контакты России непосредственно с Китаем, а россиян с китайцами. Нужно как-то называть и китайских женщин.

Сначала сработала стандартная модель. В описании путешествия по зарубежному Дальнему Востоку в 1820-х годах Егора Тимковского фигурирует простая китайка как подпись к изображению жительницы Пекина (наряду с китайской старухой и прочими разнообразными китайскими и вообще дальневосточными мужскими и женскими типами). Однако, видимо, омонимия с названием всенародно любимого предмета потребления делала этноним очень смешным.

Уже в текстах 1830-х годов появляется слово китаянка. После этого китайка как этноним употребляется крайне редко (например, в записках бытописателя Сибири Эразма Стогова, 1870-х) и наконец совсем забывается.

Получилась так называемая неправильная пара: китаец и китаянка.

Справедливости ради надо упомянуть, что в XVII веке в отчете служилого человека Игнашки Милованова зафиксирован этноним китаянин: “Они де, Игнашка с товарыщи… были в часовне… а в часовню де их пускал китаянин”. И такое же слово употребил в романе о той эпохе “Азъ, грешный…” (2001) алтайский писатель Александр Родионов.

Женский этноним корейка впервые был тоже употреблен в упомянутом “Путешествии” Тимковского. Однако в конце XIX века правильная пара к кореец исчезает, начинают писать кореянка. Возможно, по аналогии с китаянка. Но победу “неправильного” этнонима можно сопоставить и с появлением мясного продукта с таким же названием. Если точнее – с адаптацией французского carré (квадратная мышца, спинная часть барана, коровы).

Отличить китаянку и кореянку от китайки и корейки помог крошечный кусочек слова: – ян.

Это не уникальный случай. Этнонимам грек, черкес соответствуют не правильные гречка, черкеска, а опять же красивые названия гречанка, черкешенка. А это как вышло?

Если углубиться в старинные словари русского языка – изданные в XVIII и XIX веках, а также словари современные, но описывающие древнерусскую и старорусскую лексику, можно обнаружить, что в прошлом у многих мужских этнонимов существовали варианты: черкешенин, гречанин, индеанин и турчанин (ср. фамилию Турчанинов). Это такие же образования на – анин, как современное волжанин, например. Черкешенка, гречанка, турчанка – это их правильные пары на – ка. Просто мужские варианты на – анин вышли из употребления. А женские варианты на – анка закрепились. Почему? Во всяком случае, это коммуникативно выгодно, помогло избежать омонимии со старыми неодушевленными существительными на – ка: гречка (вошло в русский язык еще в XV веке), черкеска (одежда, точно было уже в XVIII веке). И не надо рыться в словарях, чтобы понять, почему так жизненно важен был женский этноним, отличный от слова турка. Нет, конечно же, не из-за посудинки, в которой хипстер варит ламповый эспрессо. А из-за распространенного в старину названия представителя турецкого народа: “…Заступился за бедного турку и насилу привел его изнеможенного и истекающего кровию к кучке его товарищей” (Пушкин. “Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года”. 1835). Турка = турок.

Что же говорить о гипотетической правильной паре к слову горец[3] – горка! Горка – маленькая гора, гора с – ка уменьшительным. Конечно, пользоваться этой формой как феминитивом мы не можем. Снова помогает – ян: горянка. Однако сравните официальное название жительниц Черногории: “черногорки отличаются стройностью”, “черногорки много курят”… Вместе с черн-, вторым корнем, горка не вносит путаницу.

• Надо ли говорить, что и эти незаметные отступления, модификации правил сформировались сами собой? Никакой лингвист, самый великий, никакая Академия наук не могут заменить невидимую работу естественного, ежеминутного отбора говорящими языковых единиц.

История “про финку, китайку и китаянку” очень хорошо демонстрирует сложность и саморегулируемость процесса словообразования и бесконечную наивность представлений о том, что какая-то рабочая группа филологов соберется, все-все продумает и придумает правильные феминитивы, которые каждый русскоязычный человек обязан будет употреблять. Или, наоборот, постановит считать слова автор и сантехник существительными общего рода. Нет, конечно. У языка столько же авторов, сколько носителей. Одни постоянно возникающие новации, в том числе словообразовательные, подхватываются, другие игнорируются. Так и создается непрерывно меняющаяся языковая система.

• Впрочем, омонимия, возникшая с появлением названий предметов болгарка, финка, чешки и т. п., не так уж страшна. Просто потому, что не так уж часты в реальной речи названия большинства национальностей и тем более жителей городов, и омонимы в одни и те же контексты попадают крайне редко. А из обычных контекстов почти всегда ясно, что имеется в виду. Кроме разве что совпадения названий жительниц и рек на – ка: уфимка и Уфимка, барнаулка и Барнаулка… Первое вызвало хулиганскую строчку: “И на Уфимке встреченный закат…”[4], второе заставляет, как мне рассказали на Алтае, называть жительниц столицы горного региона барнаулчанками, заимствуя еще одну модель, на – чан: заводчанин – заводчанка.

Итак, в тихой, нескандальной сфере обозначений людей по месту жительства, национальности и религии женщины всегда называются в русском языке не так, как мужчины: другими словами. Воспринимаются эти слова нейтрально и используются в любом стиле. Показатель пола, как правило, один и тот же: суффикс – к(а), иногда с модификацией, предупреждающей омонимию: китаянка (женщина), но китайка (ткань).

• Прогулка по заповедникам неумолимо толкает к выводу: в самом русском языке препятствий для естественного образования феминитивов нет. Для их восприятия – тоже. Как ни относись к феминитивам, как ни упрекай их в ненужной информации о поле, в разделении людей на два лагеря, но очевидно: в отсутствие дополнительных, неязыковых факторов вряд ли кто-то думал бы, унизительно ли слово художница по сравнению со словом художник, так же как сейчас никто не заявляет об унизительности слова ростовчанка по сравнению со словом ростовчанин.