Теперь уже ей думалось, что её наряд слишком прост и немоден, а причёска слишком объёмная, а сама она выглядит глупо со стороны, обмахиваясь веером и пытаясь согнать краску с лица. Мишель был занят своими друзьями и ни слова ей так и не сказал! Ей нужна была поддержка, она не знала, что нужно говорить и позволительно ли ей так долго молчать, но её немного утешало то, что к ней почти не обращались, и она сидела, задумавшись, почти не слыша разговоров вокруг.

– Что с вами? Улыбнитесь, вы же в обществе! – громко зашептал ей Мишель, и она вышла из оцепенения и натянуто улыбнулась.

Тут начался концерт, и она переключила всё внимание на сцену, забыв о неприятном начале вечера. Она внимательно слушала и впитывала каждый звук; оркестр играл так слаженно, что она диву давалась, как так ловко всё у них получается. Её посетило внезапное вдохновение, в ней с новой силой возродилось желание играть, и не просто мазурки и вальсы, а серьёзные, трудные вещи. Она вспомнила о Шопене, ноты лежали в её комнате, она так и не открывала их, и, почувствовав укол совести, она решила завтра же начать упражняться.

Время пролетело незаметно, и вот уже всё закончилось, публика потянулась к выходу, они тоже встали со своих мест, и только вышли в передний зал, как к ним подлетели снова Пьер и Джордж. Они восхищены, потрясены красотой Элизабет, позволит ли Мишель проводить его даму в чайную залу? Или к карточному столу? У Лизет сердце снова ушло в пятки, и всё, чего она желала сейчас – это поехать домой, подальше от всех этих странных, докучливых людей. Мишель с надеждой обратился к ней, что, может, она действительно желает чаю? Но девушка отрицательно закачала головой и с мольбой посмотрела на своего кавалера.

– Неприлично так рано уезжать, Элизабет, – тихо шепнул он ей, – вы можете показаться высокомерной и презирающей свет.

Ей было всё равно, что о ней думает свет, лишь бы избавиться от этих Пьера и Джорджа!

– Пожалуйста, едемте домой! Я очень устала, – также тихо она ответила ему.

Она поняла, что ему не хочется уезжать, он не привык отказывать друзьям и рано возвращаться домой, но и настаивать ему показалось грубым, поэтому, извинившись и объяснив скорый отъезд тем, что их ждут в другом месте, он, сказав друзьям au revoir4, и предложив своей спутнице руку, которую она скорей взяла, он стал продвигаться к выходу. Уже в карете, Лизет явственно осознала, что всё кончено, и через несколько минут она будет в своей комнате, в тишине своего одинокого приюта, и что завтра всё снова станет по-прежнему, без особых переживаний и разочарований. Мишель вяло ей улыбнулся, немного разочарованный этим вечером.

Через несколько дней после концерта, Василиса Ивановна, кончив пить чай в своей изысканно обставленной зелёной гостиной, попросила Лизет остаться и попросила её сесть. Она, конечно, знала, что произошло недавно, но не это её волновало, а слухи, которые донесли её знакомые: дескать, её сын появился в обществе с неизвестной юной девицей, и так много уделял ей внимания, что многие уже поговаривают об их скором союзе. Глазуновой с улыбкой всем приходилось объяснять, что это её племянница, несчастная и одинокая, которую по её просьбе сын приобщал к искусству, сама-то она тёмная и необразованная, не обладающая должными манерами и светским воспитанием, но, благо, она, Василиса Ивановна, почитает своим долгом просвещать и заботиться о бедной сироте. “Это мой крест, который я на себя взяла ради её бедной матушки. Если бы кто-нибудь знал, сколько я времени трачу на совершенство её манер!“, – говорила она своим подругам, и они сочувствовали ей, называли её благодетельницей для сирот и хвалили её чуткое сердце.

На самом деле её заботило лишь одно – пресечь любые, даже неосознанные попытки Лизет привести её сына к алтарю, поэтому она и усадила девушку рядом с собой и ласково взяла её за руки. Девушка чувствовала холод золотых колец на её пальцах и невольно внутренне сжалась, а взгляд серых глаз заставил её потупить свои очи в пол. Хоть и говорила Глазунова ласково с нею, но сердце Лизет дрожало при каждом слове.

– Я возложила на себя обязанности по опеке над тобою, поэтому, чувствуя себя должной заботиться о тебе и твоём моральном облике, хочу предостеречь тебя от ошибок, которые ты можешь совершить в силу своей неопытности и незнания света. Девушка в твоём положении, без средств, никому неизвестная в Петербурге, может вызвать нездоровое любопытство в обществе, которое любит всё новое и неизвестное. Новых людей начинают рассматривать, как диковинных животных в зверинце, то дразня, то смеясь над ними. Надобно иметь твёрдый характер, чтобы хорошо зарекомендовать себя в свете, справляться со злыми языками и завоевывать доброе расположение. У тебя же характер мягкий, покладистый, я и сейчас вижу, что ты стыдишься и жалеешь, что поехала на этот концерт. Тебе ведь было неуютно?

Лизет кивнула. Она тоже кивнула в ответ, как бы сочувствуя девушке и принимая её сторону.

– Я понимаю, тебе захотелось почувствовать себя светской дамой, блеснуть в изысканном обществе, это естественное искушение для юной девушки. Но я здесь, чтобы предостеречь тебя.

Её голос, вкрадчивый и ласковый, всё более проникал в душу Лизет и отзывался там эхом, она с трудом уже сдерживала слёзы, чувствуя себя самой неблагодарной и самой ничтожной из всех.

– Тебе следует больше заниматься своим совершенствованием, ты ещё до конца не искоренила свою провинциальность, чтобы считаться способной выдержать давление общества. Ты ещё только в начале пути, и, возможно, когда-нибудь ты разовьёшь свои способности нравиться и покорять до того, что сможешь показаться в обществе.

Финалом этой речи была самая ласковая улыбка, на которую была способна Василиса Ивановна. Лизет тихо поблагодарила свою покровительницу, и, стараясь идти как можно тише, покинула комнату. Хозяйка дома наконец-то выдохнула, убеждённая, что она путём внушения стыда и робости понизила самооценку своей подопечной до такой степени, что она теперь побоится и думать без её позволения о чём-либо касательно высшего общества, а не то что о свадьбе с её сыном. По правде сказать, она была убеждена, что у той и мыслей таких не было, но лучше предупредить беду, чем слишком поздно обратить на неё внимание.

Лизет пришла в свою маленькую комнату, которая находилась в другом крыле, где было всегда тихо и куда никогда не водили гостей, и, наконец, слёзы полились из её глаз, быстро стекая по щекам, и собираясь за воротом платья. Слова тётушки ещё несколько минут отзывались в её сердце, пока она совсем не пришла в себя, и тогда уж стала обдумывать происшедшее. Ясно, что её благодетельница совсем не знает Лизет, иначе не стала бы говорить о её несуществующем желании блистать в свете. Не знает она и о настоящих её желания и чаяниях, что свидетельствует не столько о заботе, а сколько о формальности, которую она выполняет, пользуясь зависимостью своей племянницы и не гнушаясь использовать её в качестве то ли служанки, то ли компаньонки.

Девушка прислонилась к оконной раме; за окном моросил мелкий дождик, ударяясь о стёкла, он играл какую-то загадочную и грустную мелодию. Она прислушалась. Одиночество, холод, тоска – вот о чём были эти мотивы. Лизет знала, что она чужая в этом прекрасном доме и этом хмуром городе. Она снова потеряла то, что приобрела в пансионе мадам Фроссар – дружбу, участие и свободу. Девушка без средств не может считаться свободной, но освободят ли её из этой золотой клетки, если она попросит? Скорее, нет, да у неё не хватит сил и смелости, чтобы самой идти по жизни, борясь со всеми невзгодами самостоятельно.

Мишель, наоборот, был в прекрасном расположении духа, впрочем, как обычно. Он не знал, какие подозрения на его счёт были у его матушки, а если бы узнал, то его бы очень озадачило, что она могла подозревать между ними какую-то связь, кроме родственной. Ему казалось, что сестрица стала положительно влиять на него, и чем больше времени она жила у них, тем сильнее он привязывался к ней. Он не стал её знакомить с друзьями, видя, что она предпочитает тихую домашнюю атмосферу шумным развлечениям, а музицирование – изысканным балам; казалось, он уважал её так, как никакую другую женщину, исключая, конечно его мать. Лизет отказывалась от его приглашений в театр или в модный салон Жюстины Богарте, светской львицы, у которой часто собиралось высшее общество, известные музыканты, поэты и певцы. Ничто не могло соблазнить его кузину ещё раз выйти в свет, хотя она и виду не подавала, как бы ей хотелось хоть раз побывать там, проскользнуть незаметно туда тенью или, облачившись в платье служанки, постоять в сторонке, спрятавшись за занавесь.