Самой веселой и яркой из теток была Джинни, или Джин, любимица Пола с самых ранних лет, – она тоже удостоилась упоминания в одной из его песен. Джин была матриархом клана, тем, к кому все остальные обращались за советом. “Мама была очень мудрой женщиной, – вспоминает ее сын Иэн Харрис, – и всегда знала, как добиться того, что ей нужно. Однажды она даже уговорила городские власти изменить автобусный маршрут, чтобы он проходил по нашей улице”.
По воспоминаниям Харриса, дети в этом клане жили “как кочевники, потому что мы всегда гостили друг у друга. Я проводил уйму времени у Пола с Майком. Их мама, тетя Мэри, отличалась строгостью – но при этом была милая, добрая женщина”. Среди родственников устраивались частые посиделки в ливерпульском стиле, с выпивкой и пением, танцами и смехом, длившимися далеко за полночь. Дядя Джек отпускал шутки своим интригующим шепотом, Джим отбивал что-то на пианино. Когда праздновали Новый год в доме дяди Джо в Эйнтри, полночь знаменовалась сиплым воем шотландского волынщика за входной дверью. Все кричали: “Пусть войдет!”, и голос Джин всегда был громче всех.
Католичество Мэри предполагало, что ее сыновья будут воспитываться “в вере”. Однако в этом, как и во всем остальном, она больше полагалась на мужа – номинального агностика, но в основе своей носителя протестантской традиции. После католического крещения и кое-каких занятий в воскресной школе в малолетнем возрасте Пол и Майк больше не имели никаких контактов с церковью своей матери. Их отдали в “школу для младенцев” (детский сад) на Стоктон-роуд, в нескольких минутах ходьбы от дома, где религиозное обучение было исключительно англиканское. Детей из других семей, получивших муниципальное жилье, брали туда в таких количествах, что вскоре в ней занималось полторы тысячи человек и она стала самым переполненным учреждением начального образования в Великобритании. Пол и Майк попали в число тех, кого перевели в начальную школу имени Джозефа Уильямса в Гейтэйкре – туда надо было добираться полчаса на автобусе.
Пол вырос левшой – факт, который запросто мог осложнить его начальное образование. Таких детей в ту пору обычно считали упрямыми и своенравными, если не вовсе зловредными, и часто вынуждали пользоваться правой рукой, и иногда дразнили “косорукими” или “леваками”. Однако в школе Джозефа Уильямса Полу разрешили все делать левой рукой. В результате он научился писать без малейших помарок – как и его мать – и вдобавок продемонстрировал явный талант к рисованию и живописи.
С самого начала уроки давались ему легко, и учителя были к нему благосклонны – благодаря его проказливо-миловидной внешности, а также привитым матерью вежливости и обходительности. Единственное, за что его тогда (и не раз в последующей жизни) критиковали, было то, что он слишком полагается на свои способности и очарование и потому никогда в полной мере не добивается результатов, которые ему по силам. Одна из школьных характеристик описывает его как “очень умного мальчика, который, приложи он немного внимания и усидчивости, легко мог бы стать первым в классе”.
Среди его одноклассников в школе Джозефа Уильямса была высокая беловолосая девочка по имени Бернис Стенсон, чья мать знала Мэри Маккартни и иногда ассистировала ей в акушерской практике. Однажды им пришлось принимать роды у глухой женщины. Мэри, проявив обычное для нее спокойствие и терпение, поручила миссис Стенсон оформлять бумаги, пока она сама “займется родами”.
Бернис вспоминает, что в возрасте шести-семи лет Пол уже был известен своим “сильным, чистым” голосом и что ему всегда доставались главные партии в школьных концертах и постановках, а также в рождественских песнопениях. Унаследовавший отцовскую страсть к музыке, он инстинктивно подстраивался вторым голосом к певцам, которых слышал по радио. Джим задумал пристроить одиннадцатилетнего Пола хористом в Ливерпульский собор – монументальное здание из песчаника, возвышающееся над городом, которое каким-то образом выстояло посреди гитлеровских бомб. Пол оказался одним из 90 мальчиков, пришедших на отбор и исполнявших перед музыкальным директором собора Роналдом Воуном рождественский гимн “В городе царя Давида”. Когда подошла его очередь, что-то заставило Пола специально сбиться на высокой ноте, которую он совершенно спокойно мог взять, и его забраковали. Пройдет еще почти сорок лет, прежде чем собор снова откроет для него свои двери.
Пока же ему пришлось довольствоваться хором при церкви Св. Варнавы в Моссли-Хилл (известной в народе как “Барни”), неподалеку от Пенни-лейн. Богослужения привили ему искреннюю любовь к англиканским гимнам с их торжественными органными аккордами и словами, исполненными высокой поэзии. Годы спустя, когда он начал писать песни, разлетевшиеся по всему миру, люди часто отмечали, что более серьезные из них “звучат как гимны”. Однако в то время главным плюсом Барни было то, что хористам платили за пение на свадьбах и похоронах. “Если тебя брали на свадьбу, ты получал 10 шиллингов [50 пенсов], – вспоминал он. – Я ждал неделями – месяцами, – но ни на одну свадьбу так и не попал”.
По понятным причинам Джим Маккартни очень хотел, чтобы Пол освоил фортепиано – освоил “как следует”, а не как он, самоучкой. Поскольку музыка в программе школы Джозефа Уильямса отсутствовала, Пол начал брать частные уроки фортепиано у одной пожилой женщины. Вскоре он их забросил, жалуясь, что занятия просто добавляют ему домашней работы и что в доме его учительницы “старушечий запах”.
Тем минимумом формального музыкального образования, которое он получил, он большей частью был обязан своему отцу и пианино в гостиной. Исполняя “Stairway to Paradise” или какую-нибудь другую популярную мелодию из прошлого, Джим выкрикивал имена аккордов, показывая ему положение пальцев на черных и белых клавишах и поясняя их последовательность. Его отец обожал духовые оркестры и брал с собой Пола специально, чтобы послушать их в просторных ливерпульских парках, чем навсегда привил ему вкус и к этой музыкальной традиции.
Несмотря на все это, Джим всегда настаивал, что не был “настоящим” музыкантом, поскольку ничему профессионально не учился. Время от времени он отвлекался от излюбленных стандартов Гершвина и Ирвинга Берлина, чтобы сыграть кое-что, написанное им самим еще в составе Jim Mac Jazz Band, – меланхолическую пьеску под названием “Eloise”. Правда, он отнекивался от самого слова “написать” – для него, как и для всего мира, авторы песен являлись тайным орденом, члены которого обитали исключительно в Лондоне или Нью-Йорке. Со скромностью, принадлежащей другой эпохе, он говорил, что всего лишь ее “придумал”.
Маккартни жили совсем небогато. Кроме шести фунтов недельного жалованья в Hannay & Co., Джим не получал ничего – ни комиссионных, ни льгот. Акушерская зарплата Мэри была на 6 шиллингов (30 пенсов) больше – что несколько смущало их обоих, – но и это едва ли в полной мере компенсировало ее ненормированный рабочий день.
Как бы то ни было, сразу после Второй мировой семья из четырех человек в Северо-Западной Англии с совокупным доходом Джима и Мэри могла иметь вполне обустроенный быт. Мясо, будучи недорогим, составляло основу их домашнего питания: баранина, свинина, говядина, печень и воскресный ростбиф с йоркширским пудингом, который Мэри на северный лад поливала “золотым сиропом” производства Tate & Lyle и подавала как десерт. Пол с аппетитом поглощал любое мясо, кроме языка, слишком напоминавшего его собственный. Фрукты главным образом присутствовали в консервированном виде: персики, груши, дольки мандарина поливались заварным кремом или его любимым сгущенным молоком. Долгие годы единственным видом апельсинового сока, известным ему, был концентрат, во время войны раздававшийся детям государством в казенного вида угловатых бутылочках, – они были по-прежнему широко доступны. “Его полагалось разводить, – вспоминал Пол. – Но нам нравилось пить его прямо из горлышка”.
