Алапаевск, рабочий городок под Свердловском. Потемневший деревянный дом на высоком каменном фундаменте. Здесь содержали членов дома Романовых, их казнили на следующий день после расстрела царской семьи. Дом-музей Чайковского, который жил здесь в 10 лет, когда его отец был начальником металлургического завода. Сейчас это АМК – Алапаевский металлургический комбинат со своей медсанчастью. Невропатолог медсанчасти во время моего приезда в летнем отпуске, а пожилой невропатолог поликлиники, который заведует и неврологическими отделением горбольницы, на больничном. Все на новенького!

Первая пациентка, молодая крепкая уральская казачка, твердит одно: «Вся не могу». Большего от нее добиться не удается, неврологический осмотр ничего не дает. Пишу в амбулаторной карте «Общее недомогание» и выписываю общеукрепляющие, произнося рекомендации по режиму. Казачка в это время молча одевается и уходит, не взяв рецепт. Наверное, хотела больничный.

Заходит молоденький терапевт, просит помочь, идем в его кабинет. Он фельдшер, только что закончил местное медучилище. Бегает вокруг молодой пациентки: «Ляжешь, нет? Покажешь, нет?» Увидев подкрепление, пациентка убегает. Иду к себе. Там уже скопилась очередь. Заходят два типичных зэка, один поигрывает топором, без лишних слов предлагает выписать рецепт на морфий. Я медленно встаю и осторожно вывожу их за дверь: «Следующий!»

Выходит из отпуска невропатолог медсанчасти, жалуется на меня заведующей горздравом, что я испортил ей статистику своими больничными. Заведующая при мне отчитывает ее за бездушие. А мне советует не перегружаться, после первой консультации отправлять со своими рекомендациями рабочих комбината к их невропатологу. Действительно, у меня доходит до 80 пациентов в день. Я с неврологическим молоточком в руках занимаюсь больным на кушетке, диктую медсестре запись в амбулаторной карте, называю рецепт – они уже заготовлены, оформляю больничный, расписываюсь и – следующий!

Ночное дежурство в городской больнице по терапевтическому блоку. По хирургическому сегодня дежурит Лева, главный врач больницы – Добрыня Никитич из «Трех богатырей» Васнецова. Наши жены работают в терапевтическом отделении, мы подружились семьями. Ночное дежурство, снимаю пробу на кухне. Повар при мне, как положено, взвешивает сливочное масло и закладывает его в котел с картофельным пюре. Я выхожу и тут же возвращаюсь. Поднимаю крышку – масла нет. Хмурая повариха достает из сумки оплавленный брусок и бросает в котел.

После обхода отделений иду в дежурку, надеясь почитать. Прибегает взлохмаченный Лева, ведет в приемное отделение. Он выходил прогуляться рядом с территорией, к нему пристал пьяный, ну, Лева его разок стукнул, тот свалился и не встает, пришлось тащить его на себе. Сотрясение, нет?

В моем кабинете стоит белый шкаф с бесплатными лекарствами для психически больных, состоящих на учете. Их немного, и работать с ними привычно и легко. Обхожу состоящих на учете. Калитка в этом дворе опять закрыта, за ней лает собака на цепи. Зову хозяйку. Не отзывается. Через несколько дней в кабинет заходит моя пациентка. Она журналистка на пенсии, пописывает в «Свердловскую правду». Я ношу ей после прочтения свежие номера «Литературной газеты» – у нее нет денег ее выписывать.

Журналистка просит дать ей почитать амбулаторную карту той самой неосмотренной больной. Она жаловалась, что соседи роют подкоп, чтобы ее убить и завладеть ее половиной дома, а ее считали бредовой больной и помещали в Свердловскую психбольницу. Так вот, они и правда ее убили, и журналистка хочет написать об этом статью.

Иду к главному врачу, та уже в курсе и запрещает давать журналистке не только карту, но и какую-либо информацию: статья 16 Основ законодательства СССР. Я даю ей расписку о своей личной ответственности и зачитываю журналистке выписки из психиатрической больницы. Она убеждается, что, хотя для идей преследования у больной были реальные основания, но сам бред носил нелепый характер.

Зимнее утро. Сын не прибегает, как обычно, к нам в комнату. Захожу к нему, он лежит и что-то разглядывает в руке. «Ты чего, Володя?» – «Я занят» – «Чем?» – «Спичкой. Пап, а сколько душ на свете?». Трогаю лоб – горячий. Температура оказывается под 40. Вызываем педиатра, приходит робеющая девушка, выписывает жене больничный по уходу. Рецепты нам не нужны, она дает совет: если температура поднимется выше 40, раздеть ребенка и вынести на балкон.

Невропатолог направляет ко мне много больных с «функциональными нервными расстройствами». Для них у меня рецепты на успокаивающие и общеукрепляющие лекарства. Пытаюсь объяснять им происхождение неврозов и психосоматических расстройств, надеясь, что понимание причин и механизмов им поможет. Обнаруживаю, что лучше становится не понятливым, а внушаемым – тем, кто ожидает улучшения. Важно и то, что сам я тоже ожидал его. Такой вот обоюдный плацебо-эффект.

У нас выступает гипнотизер из Свердловска, соглашается взять меня на учебу. Приезжаю к нему в психоневрологический диспансер, нахожу его кабинет. За мной в кабинет входит женщина. Врач просит меня пока заняться ею и куда-то выходит. Женщина ложится на кушетку и выжидающе смотрит на меня. Что ж, я сажусь рядом на стул и ласковым, интимным полушепотом с убаюкивающими интонациями рассказываю об ощущениях, которые, как я вижу, уже появились, и предупреждаю о тех, которые сейчас появятся. Поскольку я описываю ощущения именно в той последовательности, которая бывает при засыпании, клиентка засыпает. Врач возвращается, пациентка спит, а я… не знаю, что делать дальше.

К моему учителю приходят два студента-медика с просьбой показать им гипноз, причем один из них – высоченный «шкаф» весом в центнер, заявляет, что не верит в гипноз, обладает большой силой воли и усыпить его никому не удастся. Я медленно подхожу к нему, неотрывно глядя в глаза, хлопаю по лбу и ору: «СПАТЬ!» Он валится в кресло, стоящее за ним, с книжного шкафа на него сыплются рулоны ватмана. Даю ему побыть в трансе пару минут и легонько шлепаю по лбу: «Проснулся полностью!»

– Ну как спалось? – спрашиваю ехидно.

Он только крякнул. Мой учитель объясняет: с этим студентом у меня получился рауш-гипноз («рауш» по-немецки – оглушение, отключение), тут мгновенно достигается глубокий сон. Этот способ эффектно выглядит на сцене, да и время экономит. При лечении он бывает необходим при выраженном сопротивлении, когда человек и хочет «поддаться гипнозу», и боится чего-то. Этот страх усиливается до шока при оглушающем варианте гипноза.

Я читаю все немногое, что есть в Свердловской городской и университетской библиотеке по гипнозу, выписываю по международному абонементу классическое 2-томное руководство Льюиса Вольберга «Медицинский гипноз». Приходится ради него учить английский – по ночам, днем сижу с учебником и словарем в читальном зале, на дом книгу не дают.

Через два месяца возвращаюсь в Алапаевск, получаю дополнительные полставки для проведения психотерапии. Публикация в газете и сарафанное радио резко увеличивают и без того большие очереди на прием. Много детей с энурезом и заиканием, пациентов с истерическими двигательными нарушениями. Прокурор из-за писчего спазма не может подписывать приговоры. Жалость больше не мучает, но и работу не хочется терять. Подбираем такие формулы внушения, чтобы был баланс.

Впечатлительная молоденькая таксистка попала в аварию. Теперь при виде встречного грузовика бросает руль и в панике закрывает руками лицо. Ночью ее преследуют кошмары. Вопрос стоит об увольнении, действовать надо быстро. Приходится рискнуть. Ввожу ее в транс со сноговорением, мы выходим на улицу, где ее ждет друг на грузовике. Он уступает ей место за рулем и выходит, я сажусь рядом. Знали бы бедные водители и пешеходы.

Я езжу по Уралу с лекциями, на которых рассказываю о неврозах и провожу сеансы массового гипноза, демонстрируя различные «чудеса» и на ходу отучая от курения и алкоголизма. Я говорю, что переплетенные пальцы рук невозможно разжать, показываю залу свои сомкнутые руки, напрягаюсь изо всех сил, это слышно и по голосу. На некоторых это действует так заразительно, что им приходится выходить ко мне на сцену, чтобы я помог им расцепить руки. Но к восторгу зала не спешу отпустить их, сцепляю руками в живую цепь, склеиваю друг с другом, затем расцепляю…