Харриет наклоняется и заглядывает под трактор. Леннарт зажигает фонарик, и взгляд Харриет прикипает к безжизненному, искривлённому телу.

Она никогда бы не узнала это лицо, повёрнутое сейчас к ней, если бы не знала заранее, кто это. Рот и подбородок Лауры Андерссон закрыты широким серебристым скотчем, а веки приклеены этой липкой лентой так, что кровеносные сосуды на внутренней стороне стали ярко-красными. Белки желеобразны и слегка розоваты. Голубая радужная оболочка и чёрные зрачки смотрят на неё пустым взором. Волосы тёмные и жёсткие от засохшей крови, лоб тоже испачкан кровью.

– О господи, – шепчет Харриет.

– Кровотечение из головы. Как вы видите, в виске колотая рана. – Леннарт ведёт свет фонарика от раскрытых глаз Лауры к боковой части её лица. – Я думаю, что рана нанесена ножом или другим острым предметом.

Харриет пытается подавить нахлынувшую тошноту.

– Вы считаете, что она умерла там же, где и была убита, на этом самом месте? – спрашивает Маргарета.

– Нет никаких следов крови или смазанных поверхностей, которые указывали бы, что её сюда тащили, а с другой стороны, ступни у неё чистые. Её могли сюда принести, или преступник забрал её туфли. Я думаю, что она была… – Леннарт делает паузу и поправляет маску рукой в перчатке. – Я думаю, что она была убита здесь. Полагаю, что она лежала на боку, когда ей была нанесена рана.

– И как давно она мертва? – быстро спрашивает Маргарета.

– Я звонил судебному медику относительно времени смерти. На этот вопрос очень трудно ответить. Она была уже холодная, когда мы прибыли, а это значит, что, вероятно, она была мертва более десяти часов, – отвечает Леннарт и приседает на корточки рядом с Харриет.

– Она окоченела? – спрашивает Харриет.

– Нет, но трупное окоченение развивается в первые двенадцать часов, достигает кульминации в следующие двенадцать часов, а потом ослабевает. Так что это ни о чём не говорит, – отвечает Леннарт, берёт Лауру за подбородок и поворачивает голову так, что рану становится лучше видно.

Рана примерно пять сантиметров длиной. Харриет быстро встаёт и хватается за заднее колесо трактора, чтобы не потерять равновесие.

Второй эксперт-криминалист снова вышел из сарая. Харриет даже не заметила, когда он ушёл, настолько она сосредоточилась на мёртвом теле Лауры, лежащем на полу.

Леннарт показывает помеченные им места следов внутри помещения и там, где они нашли отпечатки пальцев.

– ДНК и отпечатки пальцев невозможно привязать ко времени. Вам придётся составить список всех, кто бывал в этом помещении, чтобы мы могли снять их с подозрения, – добавляет он так, будто обращается к Харриет. Маргарета молчит.

– А какие ещё следы обнаружены? – Маргарета заправляет чёлку за ухо и говорит одновременно. Леннарт не отвечает, но делает знак выйти из помещения.

Как только они выходят, Харриет снимает маску и вдыхает свежий воздух. Трудно отделаться от мысли, что Лаура лежит мёртвая там внутри. Кажется странным, что они оставили её одну на холодном бетонном полу. Кто-нибудь должен был бы остаться с ней.

– Сюда, – говорит Леннарт и ведёт их вокруг дома. – В выходные шёл дождь, а земля глинистая. За домом есть интересный отпечаток обуви. – Он становится на колени и показывает. – Мы измерили, это примерно 41-й размер обуви. Мы сделаем слепок. В доме нет ни одной пары обуви 41-го размера. А вот эти следы видите?

На земле заметны слабые круги, которые ведут к бочке для мусора, стоящей у стены.

– Я думаю, что, наклоняя бочку, кто-то переместил её постепенно к окну. Потом этот некто в обуви 41-го размера встал на бочку, чтобы заглянуть в окно.

Леннарт наклоняет бочку, ставя её на ребро, чтобы продемонстрировать, как появились следы в грязи.

– А из окна видно тело? – Маргарета роется в кармане, достаёт гигиеническую помаду, намазывает губы и трёт их друг о друга.

– Да, видно, – отвечает Леннарт.

В полной тишине они следуют за ним к главному зданию усадьбы. Имение было, вероятно, построено в XVIII веке. Большие окна в два этажа. Зелёные кусты ограды аккуратно подстрижены, каменная лестница ведёт к большой деревянной дубовой двери.

– Мы поменяли замок, – говорит Леннарт, доставая из кармана связку ключей.

Они входят в большой холл. Из него на второй этаж ведёт величественная лестница, а под потолком вращается большой вентилятор.

– Верхний этаж не тронут, вроде бы там никто не жил. Все двери в комнаты были закрыты на засовы, а мебель покрыта белыми чехлами, – говорит он и показывает: – Начнём со спальни супругов.

Спальня большая и светлая. Мягкий белый ковёр покрывает пол, а в центре комнаты стоит двуспальная кровать, аккуратно застеленная и накрытая подобранным в тон белым покрывалом. Сбоку от кровати две двери. Они приоткрыты, и Харриет видит, что одна дверь ведёт в ванную белого мрамора, а вторая в гардеробную. Тёмные костюмы и платья, большинство в пластиковых чехлах, висят ровными рядами вдоль стен, а в глубине стоит большой шифоньер.

– Ничего, если я открою? – спрашивает Харриет, указывая на шкаф.

Леннарт кивает. Всё внутри заполнено рубашками, расположенными по цвету.

– Похоже, что какой-то одежды не хватает?

Леннарт отрицательно качает головой. Он пошёл за ней в гардеробную, а Маргарета куда-то исчезла.

– Ничего, что указывало бы на спешку, когда человек быстро пакует вещи, чтобы покинуть дом? – спрашивает Харриет.

Когда Маргарета не стоит рядом, ей легче разговаривать, и Леннарт кажется ей надёжным и спокойным.

– Нет, непохоже. Мы нашли мобильный и компьютер, которые, как нам кажется, принадлежат Лауре. Один из патрульных забрал их с собой к айтишникам-экспертам в Мальмё, они наверняка проникнут внутрь, так что ответ вы получите завтра после обеда. Если к ним нет очереди, конечно.

– Я запрошу списки телефонных разговоров тоже, – слышен голос Маргареты из спальни.

Они молча покидают гардеробную и спальную комнаты, направляясь в гостиную. Харриет вынуждена прикусить губу, чтобы не болтать. Ей хочется задать Леннарту тысячу вопросов, но она боится показаться легковесной, спешащей с выводами, а она знает, что может так выглядеть, когда она возбуждена, вот как сейчас. А ещё ей бы очень хотелось знать, какие мысли крутятся в голове Маргареты. Даже если статистика говорит, что подавляющая доля домашнего насилия по отношению к женщинам приходится на долю близкого ей человека, всё-таки кажется совершенно невероятным, чтобы это совершил 72-летний Дуглас Андерссон. Или он и хочет, чтобы они думали именно так?

Первая комната после холла недавно отремонтирована – обои типичны для 1700-х годов. Диваны и кресла в стиле честерфилд расположены вокруг камина в одном конце комнаты, а в другом – массивный дубовый стол. Стол стоит криво, стулья перевёрнуты, под окном валяется разбитый цветочный горшок. Бумаги и книги разбросаны по всему полу, и Харриет отмечает, что край ковра загнулся возле одного из кресел.

– А где машина мужа? – Харриет не может удержаться от вопросов. Она сама слышит, как спотыкается на словах, как её быстрый стокгольмский говор становится «раздражающе невнятным», как сказала бы Ивонн.

– Две машины стоят во втором сарае. «Ягуар» и «Порше», – отвечает Леннарт.

– Дуглас Андерссон зарегистрирован как владелец трёх автомобилей, – говорит Маргарета. – Ещё «Лексус» есть.

Харриет смотрит, потупившись, в пол. Ей надо было самой навести об этом справки, пока они ехали, а не сидеть тихонько, как мышка.

Она подходит к камину. Диван стоит криво. Разве такой педант, который даже рубашки сортирует и развешивает по цветам, смирился бы с тем, что мебель стоит не симметрично и не параллельно очагу? Она проводит взглядом вдоль края дивана. У стены между окнами видны две большие царапины на паркете, уложенном в виде рыбьей чешуи.

– А это что за отметины?