После распродажи рабов в караване осталось не так уж и много – полдюжины мужчин и пара женщин. Самых неказистых и слабых мужчин и самых некрасивых женщин. В общем, остались те, кого никто не захотел покупать, и он, чужак, которого вроде бы никто не продавал, но никто и не пришел выкупить из плена.

– Ты теперь один из них, – сказал ему Ном в тот же вечер, когда было принято решение выступать на зимовку.

Алексею нечего было ответить. Через четверть часа его просто переселили из хозяйского фургона в клетку к другим рабам. Впрочем, он настолько дерьмово себя чувствовал, что ему было плевать на это. После смерти Орайи стрелок в принципе относился ко всем своим тяготам как-то отстраненно, словно смотрел на себя со стороны и, пожимая плечами, повторял «Ну что ж, бывает». По сравнению с той болью, которую он испытал в день смерти зеленоглазой, незаживающая рана и рабство были лишь неприятными и раздражающими, но не достойными особого внимания недоразумениями.

О том, что двоих отберут для каких-то ритуальных боев, разговоры начались сразу после того, как караван двинулся. Кто-то надеялся на остановку и торги где-то в пригородах или у крупного скопления ферм, но этого не произошло. Алексея сразу списали в одного из участников (покупать его в таком состоянии никто бы не стал), а все остальное время гадали, кто же составит ему компанию.

Конечно же, выбрали его, невзирая на баснословные барыши за его выкуп, на которые все эти недели рассчитывали работорговцы. Выбор сделал сам Хаз, предварительно осмотрев рану и пробормотав себе под нос что-то вроде «зимой все равно сдохнет». Компанию ему составил лысоватый замухрышка, имени которого землянин даже не запомнил. С полчаса назад его труп протащили мимо помещения, в котором Алексей в числе прочих ждал очереди.

В ноздри Представителю второго клана ударил запах грязи, крови и дыма. Куда более приятные запахи, чем те, которые преследовали его последнюю неделю. Небольшая клетушка в фургончике, где жило семь мужчин, а вместо отхожего места была небольшая дыра в полу, в принципе не могла пахнуть хорошо. А уж если учесть, что в последний раз мыли там, наверное, пару поколений назад, можно радоваться возможности чувствовать хоть какие-то запахи. Алексею иногда казалось, будто он вообще потерял нюх. Но, выходит, нет.

Впрочем, сейчас это его не слишком обрадовало.

«Продавцы грез, борьба за власть над миром… Меня сейчас замутузит до смерти такой же полудохлый доходяга, как я. Я сдохну, захлебнувшись в грязной луже под взглядами нескольких десятков работорговцев. Об этом ли я мечтал, желая изменить свою жизнь? Хрен его знает. Об этом ли ты думала, Алария, когда тащила меня сюда? Наверняка, нет. Но даже это будет лучше медленной смерти от сепсиса».

Чужак заставлял себя думать об Орайе. Не о том, как она умирала на его руках и перед самой смертью призналась в любви, нет. О том, что он сможет клонировать (или, быть может, лучше сказать – «воскресить»?) ее со всеми воспоминаниями, если победит в войне. Но смерть возлюбленной оказалась слишком жестоким шоком, а рана и вызванная ей лихорадка высасывали из него последние силы, крупицы надежды и жалкие остатки воли, что у него еще были.

Его провели через узкий проход между двумя ежами и оставили посреди грязного круга. Ветра никакого внутри стадиона быть не могло, но ему в лицо попало несколько клубов дыма, вызвавших тяжелый приступ кашля. Прокашлявшись, Алексей потер слезящиеся глаза.

К нему уже вели второго бедолагу, с которым ему предстояло сражаться. Это был тощий мужичок лет тридцати, и в другое время стрелок разделался бы с ним без особых проблем. Но сейчас не в его пользу говорило хотя бы то, что мужичка не вело из стороны в сторону при каждом шаге.

Драться на кулаках Алексей никогда не умел, но он попытался изобразить какую-то боевую стойку. Хорошо получилось только ссутулиться, склонить голову да глянуть на противника исподлобья. Правую руку не удалось поднять даже на уровень груди, а колени полусогнутых ног норовили то сойтись, то разойтись.

Единственное, что Алексей сейчас мог – пытаться сражаться за жизнь. Он никогда не ляжет на спину чтобы спокойно умереть. Пусть у него нет ни шанса, он будет драться, ползти, скрестись, извиваться, и остановит его только смерть.

Кажется, его противник был сведущ в драках куда больше. Войдя в круг и дождавшись команды, он принялся заходить Алексею за правую руку, совершенно четко определив уязвимое место. Впрочем, они были голыми, и не заметить гноящуюся распухшую рану мог разве что слепой.

Стрелок начал поворачиваться в сторону противника, стараясь хотя бы держать его на виду. Слишком медленно, слишком поздно…

Доходяга наскочил на него и нанес быстрый удар прямо в раненое плечо.

Алексей не думал, что у него хватит сил на громкий крик, но у него хватило, еще как. Он заорал от боли так, что заглушил даже крики зрителей. Крича, бестолково махнул левой рукой, попытавшись достать врага, но тот уже отскочил на пару шагов от него и вновь принялся заходить за спину. Стрелок шагнул вперед, намереваясь хотя бы раз достать раба кулаком, однако тот отступил еще дальше. Единственное, что у Алексея получилось, так это разбрызгать в разные стороны капли кровавого гноя.

На второй удар землянин успел среагировать, поэтому кулак противника врезался не в рану, а грудь. И это был приличный удар, сбивший ему дыхание. Отступать враг не стал, убедившись, наконец, что Алексей не прикидывается, а действительно практически не может сопротивляться. Еще один тычок в рану, удары в грудь, голову, живот…

Алексей пятился назад, стараясь прикрыться, но даже это у него выходило плохо. Потом… потом был удар в грудь, после которого он начал опрокидываться назад, и следом второй – прямо в подбородок. Его челюсти лязгнули, он прикусил язык, в глазах вспыхнуло.

В грязь он упал уже без сознания.

Кажется, все тщетно, Алексей никогда не сможет выбраться из этой ямы. Мысли о предстоящих сражениях с пришельцами хороши ровно до того момента, когда не поймешь: никаких сражений может и не быть. Враг найдет его бездыханное тело на дне ямы и не станет даже спускаться, чтобы забрать шестиугольный камушек, который наверняка останется и после его смерти.

Изумрудный камень Орайи никто никогда не найдет. Он спрятал его хорошо, очень хорошо. Разрезал кожу и мышцы на собственном плече и положил камень в рану.

И это, кажется, было вторым его глупейшим решением после спуска в яму. Рана загноилась и не собиралась заживать. Он кое-как перевязал ее грязной тряпкой, тем самым остановив хотя бы постоянно открывающиеся кровотечения. За это время тряпка заскорузла и почернела от крови и гноя. Неважно уже, где была инфекция – на ноже, на тряпке или он подцепил ее от одного из трупов. Эти два поступка – спуск в яму и нанесенное собственноручно увечье – могут стоить ему жизни.

Но даже если Алексей умрет, вряд ли кому-то придет в голову ковыряться в его гниющей плоти. Он не использует камень сам, но и не даст это самое страшное оружие другим.

Без еды он совершенно обессилел. И если иногда шли дожди, во время которых он мог напиться из грязных ручейков, стекающих со склонов ямы, то источник пищи здесь был один. Но он никогда не станет есть трупы. Иначе чем он отличается от тех несчастных, которые погибли от его руки?

В конце концов, обойдя периметр своей тюрьмы в сотый раз, Алексей просто уселся и уставился в одну точку.

– Совсем никак, да? – раздался откуда-то сверху злой голос.

– Что никак? – спросил он, даже не поднимая глаз.

Говорившую он распознал по голосу и не надеялся ни на что хорошее. В конце концов, именно она называла его сумасшедшим и заставила других прогнать его подальше от домика.

– Не выбраться. Тебе никак не выбраться отсюда, да?

– Да, мне никак не выбраться отсюда.