Травы в воде, вокруг каравелл, становилось все больше. Уже плавали, слившись в сплошной ковер, целые луга зеленой травы самых различных видов. Но земли, даже крошечного необитаемого островка, так и не появлялось.

Недовольство в командах «Санта-Марии», «Ниньи» и «Пинты» росло и только уважение к адмиралу Колону и приказу королевы Изабеллы удерживало их от бунта. Тем не менее своих чувств испанцы не скрывали. «Довольно с нас и того, что мы зашли так далеко на запад. Сюда не добирался еще ни один мореплаватель. В случае, если мы не найдем ни Индию, ни островов с золотыми крышами на домах, ничего, кроме этих проклятых водорослей, мы не сможем расчитывать хоть на какую-нибудь помощь со стороны. Мы все обречены смерти».

Матросы открыто роптали, рассуждая о том, что флотилия дошла до конца света, на границу, разделявшую океан от небесных пространств. Дальше, очевидно, плыть некуда, да еще на несколько дней опять установилось полное безветрие. Волны сгладились. Солнце палило нещадно. Корабли остановились посреди зеленых масс водорослей. Что же теперь делать? Наверное, уже нет возможности повернуть назад, к берегам Европы или хотя бы Африки.

Какой-то матрос крикнул адмиралу, вышедшему в эту минуту из своей каюты:

– Мессер Кристобаль Колон, долго нам вязнуть в зеленой каше? Что вы думаете делать? Или вы уже пообещали наши души дьяволу?

Адмирал нахмурился и, не ответив ни слова, скрылся в каюте. Он и правда не знал, какие действия нужно произвести для продолжения плавания, однако свято верил в конечный его успех. И эта неукротимая фанатичная вера словно побудила высшие силы вступиться за опутанные водорослями, неподвижные корабли.

В то время когда недовольство матросов было уже близко к взрыву, поднялся сильный ветер. Он словно раздвинул поля зеленой травы и вынес каравеллы на чистую воду. Корабли с наполненными ветром парусами устремились к всё такому же далекому, недоступному горизонту.

Через два дня снова раздался вопль вахтенного матроса: «Земля!» – и опять это оказалось облако, рассеявшееся постепенно в солнечных лучах.

Мрачное отчаяние охватило людей. Озлобление матросов доходило до крайней степени. Авторитет адмирала пал. Даже напоминание о короле Фердинанде и королеве Изабелле, на которых он ссылался, желая успокоить команды каравелл, не помогало, так как они не имели теперь никакого значения в глазах отчаявшихся матросов.

Постепенно к ним присоединились и офицеры. Разумеется, моряки привыкли плавать по Средиземноморью, между Северной Африкой и Южной Европой, заходя через Мраморное море в Понт Евксинос к берегам Крыма. Выходили через Гибралтарский пролив (Геркулесовы столпы) в океан и плавали вдоль Франции, достигали Англии, ее крайних северных островов. Свободно чувствовали себя в Балтийском море, вдоль границ Дании, Германии, Швеции, Польши, прибалтийских Остдойче – орденских земель и, выйдя снова в Северное море, огибали Скандинавию, утесистые мысы и фьорды Норвегии. Наконец к югу от освоенных португальцами Канарских, Азорских и прочих островов у западного побережья Африки, с трудом и страхом, но все-таки постепенно двигались на юг, имея по левую руку загадочный тропический материк с черным населением и бесчисленным многообразием животного мира. Уже близилось время, когда португальцы спустятся к самому югу Африки, обогнут крайнюю точку этой земли, поплывут вдоль нее к северу и будут среди опасностей, нападением черных дикарей и жестоких арабских шейхов искать пути в Индию.

А здесь! Совершенно безграничный ужас – без берегов континентов, даже без островов, населенных или необитаемых… Полная неизвестность, окончание всякого понятного людям мира.

Только океан, в кровавых тучах заходящее солнце, и опять такое же утро: без надежды на спасение, без каких-либо изменений в направлении судов, только железная воля этого непостижимого генуэзца…

Заговор против адмирала зрел. В него вошли не только невежественные матросы, но имеющие образование и чувство чести и долга офицеры, рассуждавшие о том, что Кристобаль Колон, будучи чужеземцем, рискует их жизнью, а также средствами, потраченными королевой.

– Этот человек все свои капризы в поисках невиданного пути в Индию и Ципанго, – говорил один из офицеров на «Нинье», по имени Нуньес Кабале, – осуществляет только для того, чтобы из нищего превратиться в богача, а из ничтожества – в важного господина.

– И потому, потворствуя авантюристу, – поддержал Нуньеса другой офицер, – должны погибнуть сто двадцать человек – благородных кастильцев и добрых христиан.

– Между тем мы прошли на запад от Канарских островов пятьсот восемьдесят льё (больше двух тысяч километров), – сообщил, стоя среди матросов, другой образованный офицер.

Матросы пришли в ужас. Некоторые побледнели, хватая себя за голову, пораженные невероятным расстоянием, равного которому не проплывало еще ни одно судно на свете.

Казалось, они сейчас бросятся в каюту адмирала, чтобы уничтожить столь безжалостного к ним, не слушающего никаких посторонних доводов человека. Глаза испанцев горели: да-да, его следует заковать в цепи и тотчас поворачивать назад. Никто не поставит им в вину такого поступка с безумным человеком, раз это требуется для общего спасения.

Поздним вечером к адмиралу, стоявшему в одиночестве, тихо приблизился Чекко. Не сокращая это приближение ближе чем на три-четыре шага, юноша прошептал по-генуэзски:

– Мессер Коломбо, посмотрите карту, которую скопировал Ренцо с карты нищего из Палоса. Там пунктиром обозначены самые близкие к краю карты острова. Против вас хотят объединиться не одни матросы, но также офицеры. С ними братья Пинсоны. Они хотят вас арестовать.

– Спасибо, Чекко, я это учту, – ответил адмирал и быстро направился в свою каюту.

Войдя в каюту, адмирал увидел Ренцо.

– Покажи мне карту прокаженного нищего. Ты ее скопировал для меня.

– Я уже полчаса ищу ее среди ваших бумаг, но не могу найти.

– Куда же она делась?

– Не знаю, мессер, она исчезла. Вернее, ее подменили. Вместо моей четкой и аккуратной копии, появилось вот это…

Ренцо показал адмиралу карту, совершенно не соответствующую той, которую он срисовал для него. Здесь были намазаны довольно коряво нелепые рожи с раздутыми щеками и изображения ветров, дующих в разных направлениях и совершенно неверных. К тому же карту чем-то испачкали, а все надписи были неразборчивы.

Адмирал схватил Ренцо за руку и сжал ее с такой силой, что юноша застонал.

– Я знаю, против меня составили заговор. Не примкнул ли ты к заговорщикам, мальчик? – тяжело дыша от гнева, спросил адмирал.

– Вы сломаете мне руку, мессер, – взмолился Ренцо, – мне очень больно. И как вы могли подумать обо мне такое? Я всегда был вашим преданным почитателем и верным слугой. – Ренцо заплакал не столько от боли, сколько от обиды.

– Прости меня, дитя, – сказал адмирал. – Я не хотел причинить тебе зла. Я верю тебе. Видно, такова воля Господа, что все направления ветров и течений искажены. Наверно, Бог карает меня за гордыню.

– Мне думается, карту подменил Крот Гонсалес, – предположил Ренцо. – Я заметил, как он не раз вертелся подле вашей каюты.

– Что за Крот?

– Матросы прозвали этого наваррца так за маленькие подслеповатые глаза и острый нос. Надо бы потрясти Гонсалеса. Может, он сознается в своем преступлении?

– Никого не надо допрашивать. Всё в воле Господней, – задумчиво произнес мессер Коломбо. – Может ведь быть такое, что все течения и ветры на карте искажены или стерты по высшему велению. Ступай, мальчик, прости меня еще раз. Я вспомнил о своем сыне Диего. Мне жаль было бы, если кто-то в гневе причинит ему боль. Иди, Ренцо.

Итак, мессер адмирал Колон остался один против всех. Однако то невольное уважение, которое он внушал своим величественным видом, твердым взглядом и спокойным голосом, не позволило начать насильственные действия против него. Все-таки Алонсо Пинсон заявил адмиралу, что отправит свою каравеллу «Пинту» вместо запада на юг, что он (Пинсон) якобы уверен будто именно в этом направлении скорее встретится земля. На самом деле он хотел, пройдя для видимости некоторое расстояние к югу, повернуть назад и возвратиться в Европу.