– Что за сорт? – поинтересовалась я.
– Это марокканский, чистый. Сейчас только с ним проблем не возникает. Но поверь: если заварить много, то кроет он знатно.
– Звучит заманчиво, – сказала Катя, чуть ли не облизываясь, и взяла товар. – На, держи лавэ, спасатель.
Паша взял деньги и закрыл сумку.
– Давно же я ничего о тебе не слышал, – обратился он к Кате. – Когда-то ты конкретно сидела на всём этом, а последние полгода о тебе ни слуху, ни духу…
– Да, тогда мы с Настей много чего мутили, – ответила она. – Потом перестали. А теперь снова в строю, как говорится.
– А я где-то тебя видел, не так ли? – спросил Паша, посмотрев на меня вкрадчиво.
– Возможно… – я скромно посмеялась, всё ещё продолжая пялиться на его руки и остальные части тела так, будто парень ушёл от меня не пару часов, а несколько лет назад.
– Что ж, созвонимся, если жизнь наскучит, – едва заметно подмигнув, намекнул он нам. – В следующий раз будьте осторожны, а то наткнётесь на кого-нибудь понаглее, и тогда меня уже не будет поблизости. Хорошо, что вы хоть платье не напялили.
С этими последними словами он и исчез, а вместе с ним исчезли и самые лучшие секунды моей жизни. Хотя я осознавала, что скоро начнутся намного лучше…
Мы вернулись ко мне домой в начале пятого или шестого утра. Не сказала бы, что хотелось спать. Скорее, наоборот, спать хотелось меньше всего, потому что, засыпая, я всегда о чём-то думаю, а чего бы мне точно не хотелось сегодня, так это думать. Сколько размышлений происходит в голове перед сном и представить сложно: мозг как будто кто-то хлещет плетьми, и он производит в голове очертания лиц знакомых людей, места и целые сцены. Как бы я хотела избавиться от всего этого на какое-то время. Не думать, а просто жить. Кое-что сейчас мне в этом поможет: марокканский сорт, купленный у Паши. Да, плохая Настя вернулась.
Мы взяли всё необходимое: пустая пластиковая бутылка объёмом примерно 0,5 литра, зажигалка, сигарета (хорошо, что Катя курит), и, конечно, сам кусочек нашей прелести.
Что потом? Готовка. Затяг. Ожидание. Веселье. Повторение процедуры.
Когда ты под кайфом, тебе кажется, что мир стал в миллионы раз проще. Вот он: без заморочек, убийств, смертей, болезней, катастроф, нищеты, голода и прочего. Единственная вещь, которая тебя беспокоит, – это как открыть пачку печенья, потому что пальцы тебя нисколечко не слушаются. Они вроде есть, но только они уже не твои. Будто бы живут сами по себе… Только сосредотачиваешь взгляд на пальцах, как они начинают расти. Ты смотришь на это и поражаешься невообразимости происходящего, а потом безудержно смеёшься. Катя спросила, над чем я хохочу, а я ответила: «У меня пальцы растут» – после чего мы обе взрывались от смеха ещё сильнее.
Пальцы. Пальцы – лишь пол беды. Вокруг творится абсолютная ахинея: квартира крутится вокруг, словно находишься в сферическом пространстве, а центробежная сила то и дело сталкивает твоё тело с очередной стеной. Пересчитав все углы, ты ложишься на диван, и кажется, что плоть уже не имеет значения – важно лишь астральное тело, порхающее бабочкой по периметру квартиры. Взмах, взмах, взмах, поворот. Взмах, взмах, взмах, поворот. Взмах, взмах…
Поворачиваешь голову на бок и пялишься на мольберт, стоящий в углу комнаты. Залипаешь на собственные картины, которые рисовала краской до посинения. Единственное, что ценят мои родители – как я рисую. Единственное, за что хвалят – с каким пристрастием я интересуюсь живописью. На моей могилке они это и выскребут, скорее всего.
Между тем Катя искала, чем бы поживиться в холодильнике. Звук, с которым она его закрывала, напомнил одновременно все пересмотренные фильмы ужасов. Но нет, я не испугалась, а скорее встревожилась. Что если Фредди Крюгер пожелал бы расправиться с нами? Он мог бы легко выпрыгнуть из холодильника и своими ножами сделать из моей подруги винегрет. Представляю льющиеся кровавые фонтаны, забрызгивающие стены, пол, потолок и моё нежное, прекрасное, утончённое личико…
– Кать, а я красивая?
– Слишком, – ответила она с укором.
– Значит, быть красивой плохо?
– Красивой быть неплохо. Плохо быть совершенством. А ты тян просто топчик.
Создавалось ощущение, что каждый наш разговор, каждое размышление – полный бред. Впрочем, Катя всегда выражалась непонятно. Понабрала с улицы всяких словечек. Чтобы погубить в себе последние остатки рационального мышления, мы решили «взрывать» дальше…
А что если потолок не потолок вовсе? Я лежала на дорогом кожаном диване. Мои глаза смыкались под тяжестью век, а тело находилось в прострации. Вокруг были разбросаны бутылки из-под мартини вместе с опустошёнными пачками чипсов, которые мы купили неведомо где и когда. Откуда-то слегка доносилась музыка… Ах, это всего лишь севшая за синтезатор Катя, тщетно наигрывавшая «Собачий вальс». Спокойствие. Умиротворение. Блаженство. Звук синтезатора.
Рингтон мобильника. Я попыталась поднять свою руку, чтобы достать из кармана звонивший телефон. Это не так просто. Моя кисть уже почти дотронулась до домашних шортиков, потом полезла дальше в карман, обхватила лежавший внутри телефон, сжала его и вынула. Это отец.
Родители позванивали мне иногда, чтобы спросить, как дела. В этот раз и слово произнести казалось для меня непосильной задачей, поэтому я сбросила звонок, чтобы перезвонить на следующий день.
Собственно, о чём я? Ах, да! Глядя на потолок и слушая фальшивое звучание синтезатора, я думала, что мир перевернулся вверх дном. Словно я смотрела на потолок с люстрой свысока. Выраставшие древовидные лампочки озаряли комнату, и мне казалось, что совсем скоро я упаду прямиком на это хрустальный бурелом. Страшно, ведь я всегда боялась высоты. Меня пугал не столько момент падения, сколько та доля секунды, когда тело превращается в отбивную, и ты испытываешь адскую боль. А всё-таки интересно, страшно ли, когда уже находишься в падении? Или адреналин вырабатывается на полную катушку, и ты не в состоянии ни о чём думать, а только пролистываешь свою жизнь. Или не пролистываешь?
Был случай, когда меня чуть не сбила машина, но вся моя жизнь не пролетела перед глазами, как обычно люди склонны говорить. Происшествие разве что ввело меня в ступор, но уж точно не заставило мою память производить ярчайшие события со скоростью 96 кадров в секунду.
Тогда, что чувствует человек во время падения, допустим, с небоскрёба? Время свободного падения где-то десять секунд. За это время я, к примеру, успеваю открыть входную дверь в квартиру, запертую на два замка. За это время я могу помыть руки. Пока я делаю эти вещи, я мало о чём задумываюсь. Может, нечто мимолётное и успевает поселиться в сознании, но слишком быстро улетучивается.
Хорошо, я падаю с самолёта. Падение займёт секунд тридцать. Или даже несколько минут. За такой интервал многое успеваешь в жизни: причесаться, надеть нижнее белье, сделать набросок и много-много чего ещё. Когда занимаешься этими делами, в голове действительно способно родиться множество мыслей.
Но когда перед тобой земная плоскость, к которой ты неминуемо стремишься с бешеной скоростью, то ни о чём думать не приходится. Во время свободного падения человек заворожён окружающим миром и не может сосредоточиться.
Помню, как в детстве я пошла прыгать на батуты, и во время одного из прыжков перевернулась, падая вниз головой. За ту долю секунды, что я падала, меня охватил дикий ужас. Я испугалась того, что мой позвоночник сломается пополам, как спичка. К счастью, повезло. Но когда находишься в воздухе без шансов на выживание, ощущаешь ли тот же дикий ужас? Разве не проникает в сознание падающего что-то поистине грандиозное и невероятное, какое-нибудь озарение?
– Кать, а что чувствует человек, когда падает с крыши?
Как будто бы она знала.
– Гравитацию.
– Чего?
– Забей.
Рингтон мобильника. Снова звонил отец. Наверное, теперь стоило ответить, иначе он заявился бы ко мне домой.
– Алло? – сказала я голосом из иного измерения.