– С баржи стали выгружаться, – рассказывала матушка Гликерия монахине Евдокии, – один охранник заподозрил неладное, чересчур тяжелый ящик, коль в нём одежда – женщина еле тащит. Мама стала Бога просить. Что-то охранника отвлекло, потерял интерес в нашей поклаже, сошли на берег без проверки. Как та мука выручила нас. А осенью радость – папа присоединился, мужчинам разрешили приехать с Кулая. Двадцать четыре дня добиралась мужики на лодке по Иртышу до Каргасока.

Не любили ни матушка Гликерия, ни матушка Пелагия рассказывать про ссылку. Матушка Пелагия прожила на Кулае восемнадцать лет. Детство, юность, молодость остались за болотом. В девять лет привезли родители на Кулай, и до двадцати семи безвыездно жила там. Не знали кулайцы электричества, радио. Не было в их совхозе никакой техники. Всё вручную. Одна подмога – лошадь. Работала матушка на раскорчёвке леса, таскала за мужиков, призванных в войну на фронт и в трудармию, тяжелые мешки. Отца в 1942 году арестовали, присудили восемь лет. Отсидел, вернулся, а через три месяца умер – рак.

– Ничего светлого не могу вспомнить на Кулае, – говорила матушка Пелагия. – Как вспомню, всё внутри обрывается. Жили мы в Знаменском районе, в селе Чередово. Вдруг раскулачивание. Поначалу не понимала ничё. Вывели из дома, а куклы между рамами в окошках. Для красоты делали. Разревелась. Жалко кукол оставлять. Больше ничего не интересовало. Мать плачет, жизнь порушена, я плачу – куклы остались. Привезли нас в Тару в тюрьму, в ней ночь переночевали. На следующий день дальше. Не было ничего хорошего на Кулае. С девчонками ходили ликоподий собирать, лекарственную траву. Не раз и не два, идёшь и скелет. Человек заблудился или от бессилия упал, рядом котелок. Человек истлел, столько пролежал, места дикие, а котелок стоит. И в ряме, когда ходили по клюкву, встречали умерших. Лежат те косточки земле не преданные. Упокой, Господи, их души.

Мчит машина по снежно-солнечному простору. Ровно гудит двигатель. За бортом морозно, в машине тепло, я расстегнул пуховик, снял шапку, шарф. Есть расхожий, тиражируемый жёлтой прессой (она в отношении христианства едва не вся такого цвета) образ – поп на «мерседесе». Не скажу, что в моём поле зрения много попов, и всё же с десятка три наберётся, на «мерседесах» не попадались. Хотя, что там говорить, разные есть батюшки.

В распоряжении отца Андрея «жигули» четвёртой модели. Видавший виды автомобиль, но в опытных руках ещё вполне. Хотя пора менять, лет двадцать машина бегает по дорогам и сельскому бездорожью. «Четвёрка» непростая – подарок владыки Феодосия. Делал ли он подобные подарки ещё кому-то, кроме отца Андрея, не слышал. Батюшка получил за Кулай. Владыка не говорил о причинах автомобильной щедрости, это читалось в подтексте. Отец Андрей лелеет презент владыки, да старость автомобильная тоже не в радость. С Божьей помощью авто пока на ходу, даже на такой бросок решился хозяин.

– Доедем, – уверенно говорит он и продолжает свой рассказ, – зашёл я один раз в храм, второй, в Крестовоздвиженском «Закон Божий» приобрёл. На этой почве начались разногласия с женой. Начну читать вслух детям, её позову. Реакция огневая. Нет-нет и нет. Тот случай, когда Божье слово вызывает отторжение. А уж когда я бороду отпустил, вообще ополчилась. А борода куда с добром. Это сейчас поседела, поредела, тогда густая, чёрная, окладистая. Сама по себе аккуратная. Бывает, торчит во все стороны, ровняй не ровняй – не то. У меня, без хвастовства скажу – загляденье была. Не зря владыка сразу отметил.

Владыке, митрополиту Омскому и Тарскому Феодосию борода Андрея Ивановича глянулась. У остальных семинаристов растительность на лице светского формата.

– Что сказано в «Левите», – говорил владыка: – «Не стригите головы своей кругом, и не порти края бороды своей». Не должно согласно писанию брить головы и подстригать края бороды. У вас не бороды – видимость, будто не в иереи готовитесь, а в пижоны-аспиранты. У одного раба Божия Андрея борода, с которой на амвон выйти не стыдно.

Требовал пример с Андрея Ивановича брать, пока последний не удумал постричься. Сел в кресло к мастеру-цирюльнику, коим была девчушка остроглазая. Постригла она голову семинаристу. Андрей Иванович посмотрел на себя в зеркало – всё отлично, но борода всё же чересчур разрослась. Пусть сказано в Писании «не порти края бороды», однако красота требовала чуток пройтись ножницами по краям. Девчушка честно призналась: бороду они в училище проходили, но лично у неё опыта по данной волосяной растительности не имеется. Андрей Иванович предложил общими усилиями добиться требуемого результата. Не сложнее в конце концов борода головы. Пощёлкает девчушка ножницами, отступит на шаг, оценит результат. Снова пощёлкает. Надо было всего ничего снять, получилось – чересчур. Андрей Иванович крякнул, да что делать – сам напросился.

Владыка увидел «лучшую бороду духовного училища» и в лице переменился:

– Что ж ты с собой сделал-то? Да как тебя угораздило?

Не будешь владыке объяснять про несчастный случай – парикмахер оказался двоечником по бороде. Минут пять качал владыка головой, разводил руками, отчитывал. Наконец успокоился, перешёл к теме занятия. Однако стоило бросить взгляд на Андрея Ивановича (он перед глазами – за первым столом) – начинал по новому кругу:

– Один на весь курс с настоящей бородой – благообразной, представительной, в самый раз для батюшки, и тот себя испоганил. Мирского человека встречают по одёжке, священника – по бороде. С твоей только лекции восторженным девицам читать! Ты не в профессора, в иереи собрался, и вот…

Все в аудитории с «профессорскими» бородами сидят, владыка одного Андрея Ивановича склоняет. Свёл занятие к растительности на лице.

– Ну, посмотрите-посмотрите на него, – в третий раз вернулся к теме дня, – что он, спрашивается, с собой сделал?

Борода – дело поправимое, прошло недельки три, снова лучшей на курсе стала. Другое плохо – не торопился владыка на амвон с ней пускать.

Годы шли интересные. Всё новые и новые церкви начинали оглашать колокольным звоном города и веси нашей многострадальной страны, возвращались епархиям когда-то отнятые храмы. Народ потянулся к вере. Одна загвоздка – служить в храмах некому, острый дефицит на священников открылся. Владыка Феодосий то и дело сокурсников Андрея Ивановича рукополагал. Не успеет такой к орарю дьякона привыкнуть, а уже епитрахиль священника на нём. Андрей Иванович год учится с «лучшей бородой училища», второй…

Как говорилось выше, в училище пошёл исключительно с катехизаторскими планами, но осмотрелся, огляделся и захотел в дьяконы. О сане священника не мечтал, слишком ответственно, а дьяконом почему бы не нет. Голос – дай Бог каждому, читал по-церковнославянски без запинок. Опять же – борода лучшая на курсе. Однако у владыки на этот счёт имелось особое мнение. Каждую субботу он служил в Ачаирском Крестовом монастыре, при этом обязательно брал в свою свиту кого-то из семинаристов, Андрея Ивановича никогда не приглашал. Тому приходилось добираться до монастыря своим ходом.

– Успокаивал себя, – рассказывал батюшка, – на всё воля Божья. Да это сказать легко, а попробуй избавиться с лёгкостью от червячка, который грыз: чем я хуже других? У владыки всегда были любимчики, в их число, откровенно скажу, не рвался. Не один раз наблюдал: сегодня он в фаворе, владыка от себя не отпускает, а завтра в упор не хочет видеть, отправляет на самый дальний приход. Владыка тоже был с норовом, прости меня Господи.

Лишь на втором году обучения митрополит отдал команду «лучшей бороде» писать прошение в дьяконы. Преподавал он гомилетику, пришёл на занятие и первым делом объявил о своём решении. По дороге в училище пришёл к нему или раньше, только первым делом сказал перед лекцией о прошении. Обрадовался Андрей Иванович. Вполуха слушал лекцию, сказанное владыкой пело на сердце, за спиной росли крылья. Дух захватывало от открывающейся перспективы послужить Богу! Светская жизнь остаётся, всё круто меняется!