С ножом и зеркалом он вернулся в кузницу, поставил зеркало к стене и разорвал на себе запыленную и прожженную по многих местах рубаху.
Безупречно отполированная поверхность отражала осунувшееся лицо с темными кругами под глазами, из-за которых горящие лихорадочным возбуждением глаза казались яркими, словно звезды. Волосы давно нечесаны и сбились в безобразный колтун на затылке, руки в ожогах и ссадинах, на щеке длинная царапина — от осколка очередного разбитого кристалла.
У Феанаро мелко дрожали пальцы, но нож он сжимал крепко. Отблески огня из горна плясали на лезвии, и оно казалось красным от крови. Преждевременно.
Вместо трех камней будет всего один, но с ним не сравнится ни одно творение эрухини, ни в прошлом, ни в будущем.
Нужно было только сердце.
Феанаро приставил кончик ножа к груди, наблюдая за движением свой руки в зеркале. Рука как будто жила своей жизнью, действовала сама по себе. Он не ощутил боли, когда из-под отточенного лезвия потекла маленькая капелька крови, прочертив алую дорожку на белой коже.
Несколько ударов сердца понадобились Феанаро, чтобы решиться окончательно. Он отнял нож от кожи и занес его над маленькой ранкой, а затем резко вонзил его слева от грудины, на треть длины, проткнув мышцы и хрящ.
В этот момент пришла боль. Яркая, слепящая, от которой у Феанаро против воли вырвался протяжный, отчаянный стон. Но это только начало.
Ухватившись обеими руками за рукоять ножа, Феанаро повел его вниз, разрезая ребра одно за другим. Кровь текла по груди и рукам, брызгала на зеркало, нож становился скользким. Но Феанаро не выпустил бы его, даже если бы захотел — пальцы свело судорогой, и разжать их казалось вовсе невозможным.
Боль расцветала на месте разреза огненным цветком, и каждую секунду казалось, что она уже просто не может быть сильнее, но каждое следующее движение ножа обманывало эти ожидания. Боль мешалась с ужасом и восторгом, поглощая все лишние мысли и переживания. Мир сузился до рук, ножа, зеркала и кровоточащей раны. Феанаро будто бы не существовал в этом мире и в то же время был каждой из его составляющих.
Мышцы податливо расходились под лезвием, следующий хрящ потребовал усилий, вырвав у Феанаро еще один крик. Но пути назад уже не было.
Снова мышцы, затем снова плотный хрящ. И еще.
Вынув нож из длинного разреза, Феанаро пошатнулся, но успел выставить руку вперед и ударил по зеркалу, едва не разбив его. На стекле остался алый след ладони.
Со стоном выпрямившись, мастер оглядел дело своих рук, и ужас на миг пересилил восторг и предвкушение величайшей работы. Может, еще можно позвать на помощь? Придут целители, отнесут его в постель и зашьют рану, спасут его от гибели… снова оставив наедине с отчаянием и пустотой, с замыслом, который не воплотить. Разве есть смысл в такой жизни? Если ему суждено создать прекраснейший из камней и умереть — то пусть будет так.
Феанаро переложил нож в правую руку, а пальцы левой запустил в рану, расширяя ее, пока не смог ухватить собственные отсеченные ребра. Было скользко и невообразимо, невозможно больно. Голова кружилась, перед глазами плыли алые пятна, и Феанаро чувствовал, как из него вместе с кровью вытекает жизнь.
Руки слабели, пальцы все так же дрожали, и он знал, что у него есть только один шанс.
Зарычав, словно разъяренный зверь, он изо всех сил рванул ребра влево, выломав их с влажным хрустом. В глазах потемнело, сознание погрузилось в черную пучину, в которой не было ничего, кроме бесконечного мучения.
Когда Феанаро колоссальным усилием воли заставил себя очнуться, он обнаружил, что стоит на коленях, инстинктивно опираясь о зеркало, в луже собственной крови. Грудная клетка была разворочена, и он видел трепещущее легкое и бешено колотящееся сердце. Значит, осталось немного.
Нож валялся на полу, и Феанаро подобрал его. Вставать он не решился, лишь снова выпрямил спину. От этого движения кровь снова брызнула на стекло и на его руки, но это уже не имело значения.
Ему нужно было сердце, чтобы завершить работу.
Он не свыкся с болью, но она как будто поблекла, уступив место азарту. Сейчас или никогда.
Быстрым движением Феанаро отсек вену, затем другую и третью, действуя вслепую, поскольку за хлынувшим темным потоком ничего не было видно. И наконец ярко-алый фонтан хлынул из перерубленной аорты, залив зеркало, пол и всего Феанаро.
Но мастер каким-то невероятным образом был еще жив. Зеркало и нож ему больше не требовались. Как не требовалось и сердце, которое теперь билось в его ладонях, сокращаясь и расслабляясь, будто все еще качало кровь по жилам эльда. Оно казалось неправдоподобно горячим, словно вмещало в себя все пламя души мастера.
И Феанаро знал, как обратить его в кристалл — основу для величайшего Камня.
Феанаро резко подскочил на постели и сел, бешено озираясь. Тельперион был на самом пике своего свечения, через открытое окно доносилось только пение ночных птиц. Тирион мирно спал, и никто даже представить не мог, какое жуткое и удивительное видение посетило принца.
Еще не вполне понимая, где явь, а где грезы, Феанаро принялся ощупывать свою грудь. Под пальцами, разумеется, была гладкая кожа: ни разреза, ни шрама от него. Несколько успокоившись, он встал, как был, в одной длинной рубахе, побежал в сокровищницу, туда, где запертые в ларце хранились Сильмарили.
Когда он открыл крышку, три самоцвета вспыхнули ярко, словно истосковавшись по свободе, и от их вида Феанаро наконец пришел в себя.
Ради своих творений он не резал себя ножом, но отдал им собственную душу. И теперь, яснее, чем когда-либо раньше, осознавал, что не сможет расстаться с ними, хоть ради высочайшей цели, хоть за все блага мира. Что неспособен жить без них, как не смог бы жить без сердца.
И он не отдаст их никому. Никогда.
========== Холодно ==========
В зимнем лесу было тихо. Очень тихо. И очень холодно. Глубокий снег скрипел под сапогами, ноги проваливались в снег по колено, а то и выше — будто бы шел человек, а не эльда. Куда-то пропала привычная легкость движений, мороз заставил мышцы одеревенеть, и Майтимо, зябко ежась, шел неуклюже, словно шарнирная кукла.
Шаг. Шаг. Шаг.
Он искал. Искал, но не находил.
Он уже давно перестал чувствовать пальцы ног, а теперь и вовсе не мог пошевелить ими, и онемение постепенно распространялось выше, почти до колена. Не чувствовал он также нос и уши, а все остальное нестерпимо мерзло. Ветра не было, но холодный воздух забирал последние остатки тепла так быстро, что согреться не помогали ни движение, ни теплый плащ.
Майтимо обхватил себя руками под плащом и дрожал так, что зубы стучали друг о друга. Так мучительно холодно ему бывало разве что в те страшные годы, которые он провел подвешенным на Тангородриме. Но тогда зачарованная цепь сохраняла ему жизнь, а теперь холод легко мог убить его. Если он упадет здесь, никто не отыщет, никто не поможет.
Шаг. Шаг. Шаг. Не останавливаться.
Он искал. Искал, но не находил.
Он начал поиски там, где слуги Келегорма бросили в лесу Элуреда и Элурина, но все следы давно уже замело колким снегом. И вот уже больше суток Майтимо ходил по спирали вокруг этого места, постепенно расширяя круг поисков.
Шаг. Шаг. Шаг. Холодно.
Не пора ли бросить эту затею? Если взрослый, привыкший к лишениям воин не может выдержать здесь долго, то дети, должно быть, давно уже замерзли.
Он увидел детей в тот самый миг, когда отчаялся. Элуред и Элурин появились перед ним словно из ниоткуда. Босые, в одних только штанах и тонких рубашках, они стояли обнявшись и не проваливались в снег. Лица их были мертвенно-бледными, губы — синими, в фиолетовый оттенок, а руки и ноги обморожены до черноты.
— Холодно, — хором прошептали дети.
Но Майтимо не слушал. Он и так бросился к ним, на ходу снимая с себя плащ. Укутал сыновей Диора. И без того замерзшие пальцы обожгло холодом, когда он нечаянно коснулся плеча одного из них. И теперь, когда Майтимо оказался совсем близко, он разглядел узоры инея на их лицах. Но если дети двигались и говорили — значит, они каким-то непостижимым образом были живы.
