…Кончилось это тем, что Мишку на педсовете отчислили за неинтернациональное поведение. На педсовете он молчал, а его мать прижималал к глазам платок. Выходя из школы внешне тихий Мишка вдруг заорал:

– Я эту фашистку зарежу! Убью!

В самый первый раз Эрика увидела его сразу. А он еще её не видел. Мишкина маленькая (а в классе такой здоровила!) фигурка маячила на противоположной стороне улицы. И хотя стекло в тамбуре было грязное, его было невозможно не узнать. Он стоял и смотрел на двери школы – куда же еще! Не на небо же! Странно, но она почувствовала его присутствие ещё в гардеробе. Какое-то странное беспокойство тогда овладело ею. Предчувствие чего-то неприятного пронзило её. Они вышли, как всегда, ватагой, как всегда создавая нарочно заторы в двойном тамбуре выхода. А как вышли, стали сразу же кутаться в свои пальтишки и курточки. А Галюха – она почему-то запомнила – никак не могла натянуть варежку… И тут все сразу увидели Мишку, медленно пересекающего запорошенную свежим снежком улицу и уже был на середине. До дверей, где они стояли, было уже всего метров пять и тут он выдернул из кармана ватника – а ватник был расстегнут и под ним была только тельняшка, предмет зависти мальчишек всей школы – сверкающеё тонкое трехугольное лезвие, всаженное в деревянную рукоятку. Девочки завизжали и бросились обратно к дверям. Эрика беспомощно оглянулась. Она осталась одна. Из-за застекленных дверей на неё смотрели расплющенные физиономии подружек с расширенными от ужаса глазами. Мишка оскалил зубы, что-то прошипел. Эрика почувствовала, как между лопаток побежапа холодная струйка пота. В животе стало жарко, а потом холодно. Но как Галюха втащила её в школу в памяти не осталось. Она только помнила, что она думала о том, что если нож тонкий и хорошо заточенный, то когда он воткнется ей в живот то больно не будет, как не было больно, когда она напоролась прошлым летом на острый и длинный гвоздь. Боль пришла потом и нога долго гноилась.

…Не узнать её было просто невозможно! Она лежала ничуть не изменившись, черная, словно замерзшая ворона (в прошлом году, говорили, была такая лютая зима, что птицы замерзали на лету и потом во всех дворах находили дохлых ворон.) Вот она ЕЁ ГАЛОША! Та самая! Красная стелька просвечивала сквозь намерзший лед. Только буквы Е не было видно, потому что она такого же цвета что и лед…

Всё, что случилось два месяца назад, она снова переживала заново: и свой безумный бег, и мужиков у коновязи, и пыхтенье Мишки позади и его мат, когда он падал, и её удар портфелем по его роже, и как она поскользнулась на длинной черной ледышке и завалилась на бок, и хватаясь за воздух, старалась сохранить равновесие. Она запомнила Мишкино лицо, и как кровь капала из его носа или еще откуда… Только у своего дома она обнаружила пропажу. А галоша так была нужна, потому что зима в разгаре и ни один валенок без галоши не выдержит. Пришлось маме заказать новые галоши у скорняка. Тот поклеил новую пару из старой автомобильной камеры. И такие они были удобные! Надел и резина плотно схватывает валенок. А скорняк, презрительно и осуждающе отвел мамину руку, раскрывшую ридикюль, чтобы расплатиться и пропыхтел:

– Бэз дэнег! Тэбэ бесплатна!

– Ну ладно, чего вспоминать! На часах 9: 45. Второй урок и еще несколько, и всё! Они уже уезжают! Может быть, даже послезавтра!

Но снова пережитый ужас охватил её. И чего это она решила, что все позади и Мишкины угрозы ничего не стоят! Тем более, что он подевался куда-то… Хорошо, что тогда не было ночью снегопада и она бежала по утрамбованной расчищенной дорожке… А говорили, что после той стычки Мишку в милицию забрали и отправили в детский дом, не то он к тетке уехал.

И не будет больше этой физкультуры в маленьком холодном зале, где валяются рваные медицинболы, висят ободранные канаты – подарок моряков! – и всегда пахнет потом… И не нужно одевать сатиновые штаны с резиночками, чтобы учиться делать пирамиды.

Учительница любила их стыдить, хрипя прокуренным голосом:

– Как же мы покажем школе наше лицо, если не будем уметь делать пирамиды?

– А там и не лицо главное…

Сидеть без Галюхи было значительно удобнее, чем вдвоем. Можно откинуться, развалиться. И ждать, когда, наконец, учительница литературы перейдет к самому главному. Месяц назад она объявила (и очень торжественным и даже загадочным голосом), что дирекция решила объявить конкурс в седьмых классах на лучшее сочинение на тему «Советские школьники помогают громить врага».

Поначалу она не думала ничего о сочинении, но очень любила читать, и всегда с радостью принималась писать сочинения, хотя это случалось довольно редко. Однако, когда она узнала, что пришло разрешение вернуться в Ленинград, что-то неожиданно вызвало её интерес к домашнему заданию. Она стала рыться в подшивках газет. Переворошила всё в школьной библиотеке. А специальные выпуски о подвигах допризывной молодежи знала почти наизусть. И вот она нашла удивительную статью о том, как подростки бежали на войну и совсем недавно, всего месяц назад и – надо же такое счастье! – оба были сибиряки и ехали в поездах, и где-то около Москвы их обнаружили и стали ловить и один из них сорвался и попал под колеса. Однако выжил, хотя и отдавило ему ноги… Когда стали их распрашивать, зачем они это сделали, то они отвечали, что боялись, что война без них кончится и хотели повоевать хоть немного.

И вот дошла очередь и до неё. Вера Ивановна рассказывала о каждом сочинении по алфавиту. Эрика была последняя. Она видела, как медленно, но неуклонно горка тетрадок приближается к поверхности стола, на котором лежит в самом низу её тетрадка в синей обложке, которую она сделала из куска обоев, найденного на чердаке. (Кто их оставил? Совсем были новые.) Учительница что-то говорила, говорила о каждом сочинении, но Эрика была мыслями далеко, и в то же время совсем рядом. Странное, ранее неизвестное чувство соперничества овладело ею. Ей очень хотелось, чтобы все хорошие слова, которые учительница произносила о каждом сочинении, были бы обращены только к ней! Кто же самый лучший? Кто?? Терзала её неотступная мысль. Кто?? Она себя не узнавала… Вообще-то школа была ей тоже безразлична, как и Галюхе. Только у неё не было никакого хозяйства. А просто было скучно и как-то временно. И этот старостат, когда нужно докладывать о всем, что произошло в классе тайком учительнице за закрытыми дверями… Ей все это было чуждо и неприятно. Скоро уедем и все это кончится – и зима, и голод, и война и эта школа…

Она уже начала подремывать, когда Вера Ивановна каким-то необычным высоким голосом сказала:

– А вот сочинение Эрики Шустеровой! Девочка нашла и описала такое необычное событие, такой необычный настоящий подвиг, который был совершен не в районе боевых действий, а в тылу. Подумать только, какая необычная яркая судьба выпала этому подростку, который потерял ноги, чтобы успеть на войну! Видно, что Эрика полюбила своего героя всем сердцем и очень ярко это описала. Подумать только, что это совершил простой мальчишка! И хотя Урал это не Сибирь – он почти наш земляк!

Она умолкла на какое-то мгновение, пожевала губами, поправила брошь и радостно проговорила:

– Все наши литераторы считают, что лучшее сочинение на-пи-са-но-о… (Какая длинная пауза!) Эрикой Шустеровой! В конце года ей будет вручена почетная грамота. (Когда же, – подумала Эрика. – Ведь не сегодня-завтра меня тут уже не будет. И сказала себе: – Пришлют и делов-то, – как правильно говорила Галюха.)

– Чего сияшь как блин? – спросил её шофер, открывая с трудом ржавую дверь автобуса.

Эрика не ответила. – Надо же! Лучшее сочинение! Так неожиданно! И они уезжают! Жаль расставаться со школой! Война заканчивается! А ведь если бы она была мальчишкой, то тоже могла бы побежать на фронт! Хорошо быть мальчишкой!

Она вышла из автобуса только потому что увидела, что в киоске торгуют семечками. Солнце так и светит!