Повезло! А Мишка после этого исчез, будто не бывало его никогда вовсе, и никто не знал, где он и что с ним.

А солнце тем временем поднималось все выше и выше и уже почти легло на деревья. Становилось теплее. Эрика поняла, что уже больше девяти и что ей нужно спешить. Она быстро, ну не то чтобы очень, но достаточно быстро поспешила к школе. И последние дома перед школой сразу осунулись, словно разом и неожиданно состарились – без снега стали видны покосившиеся, рассыпающиеся заборы, облупившаяся, сворачивающаяся краска на ставнях и куски не то мха, не то ваты, торчащие между мокрыми бревнами стен. А на последнем доме дымила труба, из которой выпали кирпичи. Она услышала какой-то вкусный запах.

– Что-то готовят, может быть даже щи! – подумала она с завистью, потому что готовить на буржуйке было просто мученье – нужен глаз да глаз. Стоит упустить, и потом не отскребёшь, что выплеснулось. А у каждого свое хозяйство и огородики, а нам все нужно покупать или выменивать. А вот тетка питерская написала, что они тоже огородики развели на Марсовом Поле, а соседи поймали одного, который одну морковку украл – так еле милиция отняла…

А вот и школа! Перестроенный купеческий амбар. По всей стене идет надпись КУПЕЦЪ ШТИФЕЛЬ И СЫНЪ. Как ни замазывали, а все равно проступает. Уже рукой махнули и под фамилией купца повесили доску

В школе два этажа, а амбар был одноэтажный, из больших гранитных валунов. Внутри понастроили перегородки и получились классы. А второй этаж пристроили и он весь деревянный. На второй этаж идет лестница всегда грязная и темная. Перила скрипят, ступеньки прогибаются…

– Вот окончится война, – обещал многократно директор. – Построим новую школу!

А нянечка вспоминала:

– Ой, и богато же жили эти Штифели! Кинотятр около почты знаишь? Это их хоромы и были. По всему Уралу славились… И шкуры скупали и камни. А возили по рекам соль и порох. А в энтим анбаре железы разные держали для пахотной работы… Помню, на коляске подкатит сам, и быстро так в анбар… А приказчики за им на полусогнутых. Боялись шибко. Но платил хорошо… Мой батюшка при ём тоже состоял. И цепь серебряную к часам за службу получил… А теперь тута школа середняя… Учись робяты…

Эрика, войдя в вестибюль, бросила взгляд на напольные часы. На истертом грязном циферблате большая стрелка уже почти подошла к маленькой.

– Ну слава те, Господи – усмехнулась она. (Я, ну, как тетя Варя!) Еще есть несколько минуток до 9:45. Сейчас будет звонок и переменка. Успела!

Она пошла к лестнице мимо раздевалки, за которой была дверь учительской, а за дверью уже лестница.

– Вот с этой двери все и началось! – с тоской подумала она. – Если бы не шла она тогда мимо, может быть все было бы по-другому! Хотя признавалась она себе: по-другому не было бы…

– А было это уже давненько, пожалуй в середине осени, – вычисляла она. – Да, пожалуй, в конце октября. Она спускалась по лестнице, рыская глазами по полу. Она уже обыскала все, а письма отца с фронта так нигде и не было. И зачем она его взяла? Еще найдет кто-нибудь, да прочитает.

Из учительской высунулась голова исторички:

– Эрика! – поманила она. – Зайди-ка…

– Самая лучшая учительница, – думала про неё Эрика. – Столько знает и никогда ни кого голос не повысит. Не исписывает замечаниями нижнее поле дневника, где остальные учителя всегда приписывают родителям зайти в школу. А родители вкалывают по двенадцать часов, а у многих только дед да бабка, а родителей-то и нет… Кому зайти и зачем? А историчка так много знает и про Чехословакию, и про Австро-Венгрию и даже про Судеты. И хотя после её урока об открытии Америки, когда она сказала, что Америку открыл не Колумб, а викинг Эрик Рыжий, и на доске несколько дней появлялась надпись «ЭРИКА РЫЖАЯ!» она не в обиде. И даже знает почему Америку назвали Америкой, а не как-нибудь иначе.

– Эрика, – сказала историчка, усадив её в кресло с высокой спинкой. – Нам нужно сформировать коллектив. Класс есть, а коллектива нет. (Словечко сформировать звучало со всех сторон. Обычно – если говорили про войну – формировали роты, армии. Писали, что новые формирования Красной Армии…) Эрика смотрела учительнице в глаза и в тоже время старалась незаметно осмотреть учительскую, где она была впервые. В дальнем углу на тумбе, обтянутой красной тканью, стояла маленькая фигура гипсового Ленина с вытянутой вперед рукой. По периметру основания статуэтки расставили много цветочных горшочков с увядшими бегониями. На противоположной стене висел большой портрет Сталина, обнимающего какую-то девочку. Вся картина была написана одним блекло-коричневым цветом.

Учительница продолжала:

– Наш класс состоит в основном из новеньких. Много эвакуированных, как ты. Нам нужен коллектив. А для укрепления коллектива нам нужен хороший треугольник. И мы тебя наметили его возглавить. (Слова учительницы родили в душе Эрики тревожное смятение. Какой-такой треугольник и почему её наметили? О геометрических фигурах у неё было весьма смутное понятие – и геометрию еще не проходили и в её жизни никто еще не был частью какого-то треугольника.) Педсовет и классная руководительница давно присматриваются к тебе. Ты, по нашему мнению, подходящая кандидатура на пост старосты класса… И родители у тебя люди достойные – отец чешский коммунист, а мать – заместитель Городского Отдела Охраны МатМлада. И вы из Ленинграда – колыбели трех революций. Так что подумай…

Но Эрика видела, что за неё уже подумали, и что выбор учителей окончателен.

– А почему бы и нет? Староста это, наверно, хорошо…

Она уже поднялась на второй этаж. Из соседнего класса она услышала: Чилдрен, Стоп токин! Английский! Вот трудный язык! Хорошо, что английского в этом году уже не будет. Такое тяжелое произношение… Она вспоминала, как ей было трудно в первой четверти. Особенно первое слово, которое нужно было правильно произнести. Театр. Она столько времени провела перед зеркалом, двигая пальцем язык, чтобы научиться выговаривать что-то вроде сиэтер. А в прежней школе был немецкий…. То ли дело немецкий язык… Дер Театер и всё. Но она была даже рада, что в этой школе был только английский…

– Ну вот, – говорила классная руководительница. – Переходим к последней кандидатуре. Пожалуй, самой важной. Она поджала губы, показывая серьезность момента и вздохнула:

Приступаем к выборам старосты… Есть предложения у класса? Она продолжала: – Мы уже выбрали звеньевых, санитарный патруль (пусть дети тоже со вшами борются, а то просто невозможно. В класс войти часто нельзя, так воняет керосином. Всё будет помощь!) Так вот, спохватилась учительница:

– Есть предложения?

Она обвела класс усталым взглядом. Дети равнодушно молчали.

– Тогда я предлагаю, как и весь педсовет, выбрать Эрику Шустерову. Кто за? А ты, Миша, что, против? – спросила она здоровенного второгодника, сидевшего на самой задней парте. Он был выше всех и парту ему поставили самую большую. Позади колонки, чтобы не мешал.

Мишка кивнул: – Ага! Я против!

– А почему же ты против? – вкрадчиво спросила историчка и по-кошачьи пошла к нему как-то странно вытянув шею, как-будто хотела его лучше рассмотреть. Он встал и исподлобья смотрел на приближающуюся учительницу. Его ярко зеленые глаза потемнели и на лбу выступили капельки пота. Он выкрикнул:

– Её нельзя никуда избирать! У неё отец немец! Вот! – и он стал размахивать измятым треугольным конвертом, вытащенным из нагрудного кармана немыслимо старого пиджака. – Вот! Эта фашистка подколодна!!

– Да, – говорила мама. – Да! Мой муж и отец моих девочек немец по национальности и чешский коммунист. Он родился и вырос в Судетской области – это западная часть Чехии, населенная немцами. Мы с ним встретились в Москве еще в 1931 году, когда он работал для Коминтерна, а я училась в Медицинском. Он сейчас в армии и работает на радиостанции «Свободная Германия», у него два боевых ордена и два ранения. Он всегда на передовой! И я не позволю! Я этого так не оставлю!