Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Благоуханье деревенского дождя сравнимо лишь с таинственно-нездешним благовонием церковной службы. Не потому ли, что их роднит Небо?

Идет дождь – хорошо и саду, и мне. Душе уютно знать, что там, за окошечком, густая мокрая зелень, и на ее дымчато-пуховом, с серебряной искринкой, фоне сияет в струях небесных свечечка красно-оранжевой лилии.

А потом, после дождя, такое в саду победное птичье пение! Хрупкие створки окошечка легко поддаются ладоням, растворяются, и я, ныркая прóсвернь, перелетаю через узенький подоконник – в сад, к вишням и яблоням, смородинам и малинам. Главное, чтоб началось утро с лилии за окошечком. Или с розы, или с георгины, или с астры. Здравствуй, окошечко, с дождиком и солнцем тебя, с летом и зимой!

Сад этот – дедов, и хата, крытая соломой, дедова, и в поющих деревьях или снегах село дедово, и речка внизу, под огородами, дедова, и даже небо над деревьями – дедово, потому что с детства гляжу я на сад, на речку, на небо из дедова окошечка в украинском селе Житне-Горы.

В окошечко это видно и сталинградское мое детство, и до того ладно соседствуют Украина и Россия! На всю свою жизнь, на все окрест себя гляжу из единого родного окошечка воспоминаний. Иногда рядом со мной есть кто-то, кому тоже хочется заглянуть в мое окошечко, – пожалуйста, теснюсь я, милости прошу! Каждый Божий день окропляю окошечко водой из украинской дедовой криницы, вытираю старенькое стекло чистым холстом из русского бабушкиного сундука. Рядом с окошечком на беленой стене висят фотографии в самодельных рамках из вишневых веток, украшенных соломкой, – труды отца. На другой стене – портреты сына и внучки. Я смотрю на свой дом неведомо откуда – словно изнутри, иногда не понимая: а где же я? Вглядываюсь в меловой экран стены, и на нем, трепеща, проступают мои косы, моя улыбка, мои слезы, мой взгляд навстречу мне, навстречу детству и юности, зрелости и старости.

Недавно подумала: жизнь – действие неосязаемостей, но разве можно осязать время или воспоминания? Между тем они и есть жизнь на том самом экране из холстины, из рядна ли, из цветной ли бумазеи. Надо ли поддаваться влиянию осязаемостей? Кто знает, все равно ведь то, что тебе уготовано, произойдет. Когда-то в юности я написала: «Как же узнать, что уже получилось?». И ответила самой себе: «Надо все это прожить».

У времени разная скорость. В зрелости становится непонятным и загадочным то, что молодость считала обычным. «Неужели это я? – думаю я. – Осторожная, вздрагивающая, окутанная видимыми и невидимыми тайнами, живущая сновидениями и воспоминаниями…». Где мое время? А вот оно – в настоящем. Потому что прошлое – уже воспоминание, а будущее – неосязаемая надежда.

Детская душа наблюдала, да забыла многое, чем наполнялись ее корешочки, ее серединочки и вершочки. Но самое главное, чем воспиталась (вос-питалась) моя душа на земле, она знает, и это знание – Дом.

Какое счастье, что мы с братом не ведали сиротства, что у нас были отец и мать, по-разному, но одинаково заботливо нас пестовавшие и любившие! А ведь в бекетовском переулке Апухтина, где мы жили, и в других переулках, на других улицах многие сверстники наши росли без отца или без матери, и это было горе.

Когда наступает лето, в открытые окна моей нынешней квартиры, смеясь, влетают ветреные сквозняки, в цветастых кухонных занавесках озабоченно хлопочут случайные, но от этого не менее прекрасные осы и пчелы, в стеклах посвечивает-отражается блестящая листва верного приоконного тополя, а с зеленотравного поля двора разлетаются на весь окрестный белый свет колокольчики детских голосов. Радость, радость, радость!

Много-много миновало и осталось в памяти моего многонаселенного дома хороших детских лет, называемых счастьем. Сегодня, наверное, такой же день, такой же вечер. Вот уже мамочки выкликают из окон своих деточек:

– Маша, домой!

– Коля, кино начинается!

– Роза, ужинать!

Потихоньку колокольчики стихают, и для меня наступает пора тихого сумерничанья. Привычно зажигаю любимую настольную лампу, раскидываю умом, вглядываясь в свои утренние почеркушки: ужó, душенька, потрудимся… Но что-то отвлекает от чистой бумаги, ожидающей пришествия письмен.

Колокольчики, детские колокольчики, нарастая, приближаются и вот уже звучат прямо под моим балконом, и столько в них слез, столько горя!

– Дядя, отдайте, ну, пожалуйста!

– Дядя, это мой телефон, вон он у вас в кармане!

– Я вот папе скажу, он вам задаст!

Перегибаюсь через перила балкона, вглядываюсь в быстро темнеющее дворовое пространство, по которому стремительно удаляется в уличную арку полноватый мужчина в светлой майке, на ходу громко-раскованно говоря:

– Какой телефон? На кой он мне сдался, ваш телефон?

Голос человека лет сорока… наверняка отец семейства… телефон для сына, наверное, у чужого ребенка отобрал… может, спьяну? Впрочем, этого уже не узнать: мужчина ныряет в арку и пропадает – видимо, навеки. Его уже не догнать, да и кому? Словно в подтверждение моих мыслей, с соседнего балкона доносится возмущенное:

– Вот гад! Не успею ведь, ушел!.. Ребята, эй! Гоните на остановку, за ней пост милицейский, слышите? Да быстрее, может, поймают!

Но дети-колокольчики побежали в обратную от арки сторону, тоненько-слезно дрожа голосами:

– Папка не заругается, я не виноват…

– Не бойся, у тебя отец добрый!

– Я не боюсь…

– А дядьку этого отец твой найдет?

– Не знаю… У нас ведь собаки нету, нужна собака…

Дети убегают, а я, потрясенная случившимся, долго не ухожу с балкона. Мне кажется: что-то еще должно случиться, и это «что-то» удержит исплаканное сердце от разрыва. Без этого «что-то» мне не выжить сегодня…

Звонит телефон, беру трубку с величайшей осторожностью, словно она может разбиться от первого же сказанного кем-то слова. Но Бог милует.

– Привет-привет, бабуля!

– Здравствуй, Люсенька! Как ты? У тебя ничего не случилось?

Внучка смеется:

– Баб, ты всегда так спрашиваешь! Что со мной может случиться? Звоню сказать, что сдала все экзамены, буду получать стипендию!

– Как, и психологию сдала? Ты же ее так боялась…

– Баб, мне некогда, меня Ксюша ждет, пока-пока!

– Ну, пока…

Вся в мамочку свою Риту, та тоже так: привет-привет, пока-пока… Нет чтобы по-человечески здороваться и прощаться… И тут же я устыдилась своего ворчанья, раскаялась: слава Богу, что есть кому со мной здороваться-прощаться по-родному. Не искушай Господа, баб Таня.

Душе полегчало: ведь произошло хорошее «что-то», мой семейный колокольчик прозвенел, утешил. Но вернутся ли те, другие? Зазвенят ли снова у моего балкона раненные чужой подлостью голоса? Двор у нас общий, разные люди проходят по его живому полю. Добрые и травинки не примнут, а иные приносят на своих подошвах гиблые семена повилики. Приносят горе.

Такого в моем послевоенном детстве не случалось… Каждый ребенок был святыней – свой ли, чужой, – младенцем мира. Что же происходит нынче? Ведь нет ни войны, ни послевоенного бедства, ни голода. Но множеству «беспредельных» пап и мам, народивших детей в эпоху «нового мирового порядка», чего-то не хватает. Чего?

Может быть, священного желания жить, которое передали нам вернувшиеся с войны родители-фронтовики? Великой нежности, упасенной ими среди смертельного огня? Послушания старшим? Почитания предков-праотцов? Веры?

Все меньше их, великих стариков и старух, среди нас. Колышутся по стежкам-дорожкам, реют на ветрах-сквозняках. Какая бы погода ни стояла на дворе, для стариков она единая – стылая, не земным морозцем прихваченная, а – Вселенским.

Пергаментно-морщинистые, согбенно-медлительные старые люди смиренно взглядывают вокруг, не понимая: все их хлопоты о детях и внуках давно стали заботами о самих себе… Да ведь что-то надо им делать, чем-то надо заниматься, чтобы совсем не обезручеть, не обезножеть, не зарасти заживо травой.

…Привычно провожаю взглядом через окошко малолюдной «маршрутки» знакомые с детства дома и скверы, рассеянно сопрягая зрение с каждой подробинкой городской дороги. Вот сейчас будет поворот с Рабоче-Крестьянской на Огарева, здесь всегда кто-нибудь подсаживается. Так и есть: старик в бело-кремовой чесучовой паре, в соломенной шляпе призывно поднимает руку, близоруко всматривается в приближающуюся машину и уже ступает с тротуара ей навстречу. Хорошо, что рядом со мной есть свободное место.

6
{"b":"675229","o":1}