Узнаю ли? Когда?

Камень был гладким, ярко-серым. Такой природный ясный серый цвет мне редко доводилось видеть, разве что в окраске сизарей. Но, скорее всего, камень таким ярким только казался: на самом деле его матовые бока парно истаивали на солнце под моими мокрыми, в кристаллистой рапе, пальцами.

Я держала в руках шестьдесят миллионов лет. Именно столько времени назад, по ученому разумению, наш поволжский край был Хвалынским морем. Теперь-то здесь и леса, и степи, и полупустыни. Море ушло, как уходит все, но оставило среди прочего этот камень из затвердевшего ила. Словно новооткрытой породе, я сразу же нашла ему имя: серый ильняк.

Удивительно, что удалось его разглядеть среди множества других камней – старых, обветренных горячим эльтонским зноем, и совсем свежих осколков илового разлома, громоздящихся повкруг озера Эльтон на каменно-упружистой глади бывшего морского дна, по которому я изнуренно-долго подбиралась к кипящей солью рапе и черной живоносно-целебной эльтонской грязи.

Впрочем, камень сам позвал меня, белесо блеснув навстречу. Как любопытная сорока, я тут же полетела на это призывное сверканье и обрела чудо.

Да, земля подарила ярко-серое диво в форме неправильной, но гладкогранной пирамидки, на одной из сторон которой известково сиял отпечаток маленькой раковины-гребешка.

Не однажды до этого я видела древние листья и цветы, уснувшие в прозрачной оранжевой смоле балтийского янтаря. Наблюдала в застывших кусочках света прерванный полет мотылька или жаркий озноб крошечной сосновой ветки. У меня даже есть янтарная низка, в самой крупной бусине которой навеки трепещет золотистая пчела.

А на непрочной поверхности серого эльтонского ильняка трепетала белая быль гребешка, ничем не защищенная от солнца и дождей. Я испугалась, что известковая раковинка вот-вот канет в нети, и увезла ее домой.

Долгие годы камень-гребешок провел среди моих средиземноморских и черноморских поющих раковин, рядом с перламутровыми домиками речных мидий и улиток. Иной раз гребешок даже казался любимой игрушкой из детства, а в прекрасный день своего шестидесятилетия я почти всерьез подумала о том, что мне не шестьдесят, а все шестьдесят миллионов. Может быть, с днем рождения меня поздравила вечность?

Не зря ведь приснилось: просто, по-крестьянски, но в богатых древнерусских традициях одетая женщина сказала мне:

– Умножение познания, – и ушла.

А кто-то через века произнес:

– Да ведь ты уже умерла.

– А я и стихи об этом написала, – ответила я кому-то, – и они уже опубликованы.

Прочла в Послании Коринфянам святого Апостола Павла: «Я каждый день умираю…» (1 Кор. 15. 30, 31). И ведь во всех веках люди после прихода на Землю Господа так умирали, – выбираясь из скверны, – иначе мир был бы другим: нераскаянным, непрощенным.

Всякий человек непременно падает. И не хочет, а рушится вниз на ходу-на бегу. А, падая, кланяется Небу и набирается живительной силы от Земли. Стало быть, постоянный «спотыкач» в судьбе необходим для выпрямления. А выпрямляет-то души Господь. Значит, падение есть земной поклон Богу.

Сказано еще: «Господь кого любит, того наказывает… Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности» (Евр. 12.6,11).

Накануне очередного Татьяниного дня, любимейшего в России, позвонила прилежная, судя по голосу, корреспондентка еженедельника «Телесемь» Аня и предложила поместить мое интервью с фотографией.

– А о чем говорить будем?

– Про имя Татьяна, про всякие интересные события в вашей судьбе. В общем, про Татьянин день.

– Хорошо, я приду.

Невероятно: я – и гламурный журнал, от обложки до обложки набитый историями даже не о випперсонах, а о каких-нибудь псевдовипах! Интересно, к какой категории гламуровцы попытаются подвязать меня, грешную?

Тем не менее решила отнестись к приглашению серьезно. Подготовила текст, нашла хорошую фотографию – на ней я вместе с паломниками у храма в Серпуховском монастыре. О чем написала? О бабушке Татьяне Алексеевне, в честь которой названа. О своей небесной покровительнице святой мученице Татиане. О телепрограмме «Свеча», день рождения которой – 25 января 1995 года – совпадает с Татьяниным днем.

Журнал вышел в срок, я открыла его, глянула на свою фотографию – и обомлела: голова с ноготок-копеечку, три строчки текста про сериал «Татьянин день», и все. А где монастырь, где рассказ о бабушке, о святой Татиане, о «Свече»?

Отправилась в редакцию. Наталья, редакторша выпуска, вежливо-доходчиво, как глухонемой, объяснила мне:

– Если бы вы принесли свою фотографию с Малаховым или, в крайнем случае, с Путиным, мы бы подали вас на целую страницу со всем вашим текстом. А так – 250 печатных знаков, не более. Для нас вы не представляете интереса.

– А я не для вас на свете живу, деточка, – изо всех своих Татьяниных сил я постаралась скрыть негодование и тут же поняла, что не преуспела в этом: редакторша весело глядела на меня, как на пустое место.

Да, эта молодая Наталья, видно, будет посильнее всех других Наталий, встреченных мною в жизни. Недаром в святцах это имя с греческого переводится «природная», а природа есть стихия, не управляемая никем. Кроме Бога, конечно.

А мне нравится, что я Татьяна, что это имя собирает под свое древнее крыло устроительниц, законодательниц, просветительниц. Нравится, что огромная моя родина раз в году с утра до ночи с любовью окликает и поздравляет меня с праздником. Даже то нравится, что мне, Татьяне, живется трудно, и немудрено: ведь имя начинается с буквы-креста.