Поднявшись на второй этаж, они обернулись, окинули взглядом зал с высоким потолком и только теперь Антон обратил внимание на люстру. Она была из кованного железа, а вместо лампочек торчали догоревшие свечки. Капли застывшего воска облепили всю люстру, словно моллюски днище корабля.

– И как она только не упала, – удивленно произнес Сашка.

– Упадет еще. Слишком большая, чтобы долго продержаться.

– И ведь не украл никто.

– Наверное любимая люстра пуговичного человека. Не дает украсть, – заключил Антон и повернулся к дверям.

Их было три. Все без ручек и все прикрыты. Особо не раздумывая, открыли первую и вошли. Тут окно было чистым, словно его недавно полировали. Из него виднелись развалины завода, утопающие в тумане. За ними должен быть сосновый лес, но его не видно. Комната маленькая, почти как кухня в новой квартире Антона. На стенах сохранившаяся лепнина, изображающая морской берег, чаек и лодки. Пол целый, не гнилой и не вздутый от влаги. В углу, рядом с камином – больше похожим на морозильную камеру – старая раскладушка, на ней матрац и пожелтевшая подушка, из которой торчали перья.

– Можно будет заночевать тут, – Сашка подтолкнул Антона к раскладушке.

– Ну уж нет, – упрямо покачал головой он и ткнул пальцев в сторону подушки, – похоже воняет она.

На противоположной от камина стене висело мутное зеркало, а под ним стояла тумба. Пока Антон смотрел в зеркало, и сравнивал отражение с туманом, брат обследовал тумбу.

– Смотри, – острием ножа он перебирал пуговицы, мотки черных ниток и иголки. Пуговицы все черные, но разных размеров. Среди круглых выделялась одна квадратная, крупная. Такие пришивают модницы на шубы.

Сашка приподнял иголку и поднес ближе к лицу. Из ушка торчала нитка с неровным, откусанным концом.

– Как тебе такое, братец? – шепотом, как бы между делом спросил он.

– Мне это не нравится, – сказал Антон неровным, волнительным голосом.

– Наверное это комната пуговичного человека. Тут он спит, а тут, перед зеркалом…

– Прекрати, – попросил Антон, но брат не останавливался. Он уловил нарастающий страх и продолжал пугать. Но пугал не ради удовлетворения каких-то низменных потребностей, наподобие показать свое превосходство путем унижения, а для того, чтобы выбить страх страхом.

– Перед зеркалом он пришивает себе глаза. А потом идет в подвал, где…

Брат умолк на полуслове. Снизу раздался скрежет, а следом грохот и долгий протяжный скрип. Они замерли. Иголка выскользнула из пальцев Сашки и, как в замедленной съемке, полетела на пол. В полной тишине она два раза звякнула и затерялась в трещинах пола.

– Это из подвала? – шепотом спросил Антон.

Сашка молчал, его глаза застыли, зрачки расширились. Он побледнел, и казалось перестал дышать. Нож в руке готов был выскользнуть.

– Давай уходить! – промямлил Антон.

– Тихо, – прошипел Сашка, – ты это слышишь?

Антон прислушался. Но кроме гула в ушах ничего не улавливал. Сашка поднял палец к губам, приказывая молчать и слушать.

Антон затаил дыхание, успокаивая бешеное сердце. И тогда, между ударами сердца, услышал то, о чем говорил брат.

Сначала звук походил на шлепки рыбы о берег, но чем он становился громче, тем отчетливей различались шаги. Неуверенные, смазанные. Как будто ребенок учился ходить. А когда к шагам добавился стон, они побежали прочь из комнаты. Перепрыгивали сразу по несколько ступеней, позабыв про гнилые доски. Внизу маячил проем в подвал и Антону представлялось, что как раз в тот момент, как они поравняются с ним, как спустятся с последней ступени, из темноты высунутся сухие серые руки, пропахшие леденцами и утянут вниз.

Оказавшись на первом этаже, Антон заглянул в подвальную темноту и почувствовал нарастающий ужас, он пожирал внутренности. Двери не было, её вес не выдержала петля. Это она громыхала, падая в подвал. А шум разбудил того, кто был внизу.

Во рту пересохло, в голове звенело. Дрожащим руками Антон направил фонарик в проем.

Когда луч коснулся первой ступени, он ощутил на шеи дыхание брата.

– Ты что задумал? Надо бежать! – встревоженно говорил он. В его голосе уже не было стойкости, все хладнокровие, вся уверенность исчезли.

Свет скользнул вниз, к десятой ступени, дальше фонарь не доставал.

Пусто, но шаги стали настойчивей, громче. Тот, кто поднимался желал их поймать, а потому прибавил шаг.

– Уходим! – Сашка сильно дернул за плечо, Антон подался назад, а фонарик выскользнул из руки и полетел вниз, по лестнице.

Свет плясал по стенам, ступеням и потолку, фонарик крутился, гулко бился о дерево, но не выключался.

Сашка дергал его за руку, тянул. Антон хотел скорей уйти, но в то же время хотел увидеть пуговичного человека, хотя бы краешком глаза. А потому сопротивлялся, вяло поддавался, переступал ногами и молил фонарь лететь быстрей.

Запах корицы и ванили пропитал воздух. Точно так же пахли конфеты деда, которые он держал под подушкой в пакете и время-от-времени предлагал Антону. Антон навсегда запомнил тот запах, который до сих пор чувствовал по ночам, хотя дед уже год как умер. От сладкого запаха голова кружилась, мысли становились вялыми, все тело охватила слабость.

Сашка тянул его к выходу одной рукой, а во второй держал фонарь и нож. Луч суетливо прыгал по стенам и полу, выхватывал из темноты тени, которых раньше не было. Из всех дыр выползли крысы, встали на задние лапы, провожая не званных гостей. Только теперь вместо глаз у них были черные пуговицы. Когда Сашкина рука дрогнула, а фонарь метнулся в сторону камина, Антон отметил, что топка пустая, а собака вяло перебирала иссохшими лапами, словно инвалид с окостенелыми ногами. Из проеденной дыры в боку вываливались кишки и тянулись по полу от камина. А в глазницах желтые пуговицы, лежавшие до этого в золе.

Наверное, Антон потерялся, забылся. А когда пришел в себя, они были уже на улице. Шел мелкий дождь. Конфетами больше не пахло. Издалека дом не выглядел пугающим, скрывающим жуткие тайны.

– Ты что-нибудь видел в подвале? – спросил Сашка.

По тому как спокойно он задал вопрос, Антон понял, что брат не видел ничего. Он немного подумал и отрицательно покачал головой. Не стал рассказывать, что увидел в свете фонаря, когда тот ударился последний раз о лестницу, прежде чем погаснуть. Да он и сам уже не уверен, что видел серое лицо без губ, с морщинами, похожими на трещины в сухой земле и с одной большой квадратной пуговицей вместо глаза. Это существо тянулось к нему серыми пальцами со сломанными ногтями, сжимало леденец на палочке.

Да и стаи крыс с мертвой собакой, идущей к нему, теперь казались не больше чем разыгравшемся воображением.

– Я ж говорил, что все эти рассказы о злом пуговичном человеке – выдумки! В подвале шумели крысы. А пуговичный человек заперся в одной из комнат или в шкафу и молил, чтобы его не нашли, – ободряюще произнес Сашка и чуть толкнул Антона плечом. – А если не крысы, то бомж по пьяни забрался в подвал, а от нашего шума проснулся.

Они побрели в сторону города. Антон напоследок обернулся на заброшенный дом и поклялся больше никогда не возвращаться в него.

– Как же ты без трофея? – беспокойно проговорил он.

– Почему же без трофея, – прищурился Сашка и сунул руку в карман.

Достал квадратную пуговицу и протянул Антону.

– Положим в тайник, к фотографии жены смотрителя кладбища. Теперь ей не будет одиноко.

Антон смотрел на довольное лицо Сашки и радовался, что выбрался из дома живым. Но в глубине души он знал, что на этом история пуговичного человека не окончена. Он захочет вернуть свой глаз.

Зубная боль, успокоившаяся на время, вновь дала о себе знать, когда Антон завернул за угол трехэтажного деревянного дома – памятника архитектуры двадцатого или двадцать первого века. Пытаясь отвлечься от боли, он вновь принялся фантазировать: когда все же построили этот страшный, покосившийся дом, с крыльцом похожим на покинутый птицами скворечник. На углу висела мраморная табличка, как и у всех памятников архитектуры в городе. Слова и цифры стерлись, и на потемневшем от времени фоне проглядывалось несколько букв и римских цифр: «П…тник ар…е…ры XX».